… Посещение французской столицы в период революции было опасным для россиян, но имя счастливцев окутывалось легендой. Виктор Кочубей весной 1792 г. был вызван в Петербург и в конце того же года отправлен послом в Константинополь. Летом того года он, однако, познакомился с Великим князем Александром Павловичем, старшим внуком «Северной Минервы», который делал первые шаги в политике. Эта встреча имела далеко идущие последствия. Павлу Строганову было суждено увидеть родной дом надолго. Возвратившись в Россию, он не поехал в Сибирь и, кажется, не понес вообще никаких наказаний.
290 лет со дня рождения графа Александра Сергеевича Строганова
В доме на Невском проспекте в Санкт-Петербурге его ждали, очевидно, некие апартаменты, подробности о которых неизвестны. Отец затеял переустройство, следуя семейной традиции. В 1750-х гг. за время пребывания Александра Сергеевича в Женеве, Италии и Франции Ф.Б. Растрелли подверг Строгановский дом крупнейшей модернизации. Именно с тех времен сохранился фасад здания и Большой зал с плафоном работы Дж. Валериани, который, впрочем, барон С.Г. Строганов не успел представить сыну. Он умер в сентябре 1756 г. ранее возвращения сына домой.
Между тем, очевидно, что это выдающееся произведение живописи вполне могло занять главенствующее место в церемонии встречи «российского Телемака». В результате трагических событий Александру Сергеевичу досталось только стихотворное завещание, созданное на латыни и русском языке К. Кондратовичем. Сам граф не только также затеял «ремонт», но и подготовил праздник. Доказательством тому «надпись, сочиненная 1791 года на случай приезда из чужих краев в С. -Петербург гр. Павла Александровича Строганова»:
«Отколе Телемак к нам юный вновь явился
Прекрасен столько же и взором и душей?
Я зрю уже, что ток слез радостных пролился,
Из нежных отческих Улиссовых очей!
Се юный Строганов, полсвета обозревший,
В дом ныне отческий к восторгу всех пришел;
Граф юный, трудности путей своих презревший,
Родителя в дому во здравии обрел.
Почто же Ментор с ним уже более не зрится?
Как Фенелонова Минерва он исчез,
Так баснь сия во яве совершится,
Он Телемаковых достоин будет слез» [1].
Есть, думается, небольшая возможность того, что автором сочинения был сам Строганов, поддерживавший отношения со многими литераторами своего времени – А.П. Сумароковым, А.А. Ржевским, А.А Нартовым, И.П. Елагиным, гр. А.П. Шуваловым и другими и сам, вероятно, не чуждый литературному труду. Доказательством тому принятие в Академию аркадских пастухов в 1755 г. Хотя история о Телемаке получила очень широкое распространение в XVIII веке по всей Европе, возможно, что именно в 1791 г. плафон Дж. Валериани вновь оказался к месту. Трактовка его сюжета допускает возможность видеть в одном из двух главных героев Телемака.
С тем же событием, возвращением Павла Александровича на родину, по моему мнению, следует связать сочинение Г. Державиным (1743–1816) знаменитой оды «На Новый год. Песнь дому, любящему науки или Любителю художеств». Это была кантата, сопровождавшаяся музыкой Д. Бортнянского.
Жизнь Г.Р. Державина интересна желанием найти «правду жизни», которая для него была возможна только на государственной службе, и пренебрежением творчеством, позволявшим делать карьеру. Знаменитый в будущем поэт родился в Казани и происходил из мелкопоместных дворян. Его отец рано умер и Гавриил отчаянно нуждался. В этот момент у него развилось обостренное чувство справедливости. Учился в Казанской гимназии произносить речи, разыгрывать трагедии А.П. Сумарокова, «танцовать» и фехтовать. В 1762 г. попал в Петербург, служил солдатом и пристрастился к карточной игре. Получив после десяти лет службы офицерский чин, попросился, как казанский уроженец, участвовать в подавлении пугачевского восстания. Продолжил «марание стихов», начатое ещё в гимназии и, в частности, написал «Эпистолу на прибытие из чужих краев И.И. Шувалова». Вскоре литературные таланты Державина были оценены А.И. Бибиковым (1729–1774), командовавшим карательным корпусом, направленным императрицей против Пугачёва. Уже затем начинающий поэт выиграл в карты 40 000 рублей и занял должность в Сенате. Затем последовала женитьба и сближение с В.В. Капнистом и Н.А. Львовым, оказавшими на Державина большое влияние. Он начал творить более самостоятельно. Ода «Фелица» (1782) прославила поэта, но столкновения с генерал-прокурором кн. А.А. Вяземским заставили покинуть столицу. В 1785–1788 гг. занимал посты губернаторов в Олонецке и Тамбове. Был обвинён в злоупотреблениях, но наказания избежал. Прибыл в столицу «доказать императрице и государству, что он способен к делам, неповинен руками, чист сердцем и верен в возложенных на него должностях». В 1789 г. написал оду «Изображение Фелицы», которую передал императрице через фаворита Платона Зубова. Он приблизил к себе поэта и, наряду со своим соперником Потемкиным, ожидал «похвальных стихов». Ожидал их и Александр Сергеевич, который дальнейшие двенадцать лет неоднократно ссорился и мирился с Гавриилом Романовичем.
Произведение Державина, сочиненное для графа является «первой развитой – с речитативными и ариозно-хоровыми эпизодами – кантатой» поэта, который писал:
«Я слышу вдалеке там резкий трубный зык;
Там бубнов гром,
Там стон
Валторн
Созвучно в воздух ударяет;
Там глас свирелей
И звонких трелей
Сквозь их изредка пробегает,
Как соловьиный свист сквозь шум падущих вод.
От звука равных голосов,
Встречающих полубогов
На землю сход,
По рощам эхо как хохочет,
По мрачным, горным дебрям ропчет,
И гул глухой в глуши гудет.
Я слышу, сонм небесных дев поет:
«Науки смертных просвещают;
Питают облегчают труд;
Художества их украшают
И к вечной славе их ведут.
Благополучны те народы,
Которы красотам природы
Искусством могут подражать;
<…>»
Александр Сергеевич стремился сопоставлять красоты природы с достижениями искусства. Поэтому эти строки Гавриила Романовича можно понимать как обращение к графу. Заключительные слова хора поэта обещают Строганову вечную жизнь:
«Блажен тот муж, блажен стократно,
Кто покровительствует им!
Вознаградят его обратно
Они бессмертием своим» [2].
По мнению исследователя XX века, «довольно было бы одной этой кантаты, чтобы ощутить, как праздничный мир Державина не только блещет красками, но и звучит реальными живыми голосами, яркими тембрами».[3] Однако не следует думать, что поэт описал сам праздник в Строгановом доме по случаю возвращения молодого хозяина. Произведение, судя по всему, было заказано Гавриилу Романовичу в ноябре–декабре 1790 г., когда стал очевиден приезд гражданина Очера в Россию. Он вполне мог успеть прибыть к новому 1791 году, который почти совпадал с днем рождения Александра Сергеевича (3 января, 14 января по новому стилю). По письмам Павла к Ромму известно, что 9 декабря по новому стилю он находился уже в Меце. Одиннадцатого граф прибыл в Страсбурге, где его задержала поломка коляски, но уже пятнадцатого (и еще только четвертого по петербургскому счету) он планировал отправиться в Вену. Месяца-полутора, думается, должно было хватить для того, чтобы добраться до российской столицы. Тем временем Гавриил Романович продолжал работу над текстом. Тем временем Гавриил Романович продолжал работу над текстом, в котором он описывал некое торжество:
«Радостно, весело в день сей
Вместе сбирайтесь, други!
Бросьте свои недосуги,
Скачите, пляшите смелей!
Бейте в ладоши руками,
Щелкайте громко перстами,
Черны глаза поводите,
Фертиком руки вы в боки,
Делайте мелкие скоки,
Чобот о чобот стучите,
С наступью смелой свищите,
Молвте спасибо душею
Мужу тому, что снисходит
Лаской, любовью своею,
Всем нам веселье находит.
Здравствуй же, муз днесь любитель!
Здравствуй, их всех покровитель!»
Но если заключительные строки произведения и описывают праздник[4], то, разумеется, какой-то иной, не связанный с событиями рубежа 1790 и 1791 годов. Тем же комментатором было высказано предположение, что в тексте Державина присутствуют две ссылки к реалиям Строганова дома. В частности, его внимание привлекли следующие строки:
«Я вижу, вижу Аполлона
В тот миг, как он сразил Тифона
Божественной своей стрелой:
Зубчата молния сверкает,
Звенит в руке священный лук;
Ужасная змея зияет
И вмиг свой испущает дух,
Чешуйчатым хвостом песок перегребая
О черну кровь ручьем из раны испуская.
Я зрю сие, и вмиг себе представить мог,
Что так невежество сражает света бог».
Было высказано предположение, что «Державин, вероятно, видел статую греческого бога своими глазами, – иначе, он не включил бы этот образ в свои стихи» и далее указал на существование в коллекции Строгановых статуэтки Аполлона-Боэдромиса. Однако, это произведение появилось во дворце лишь в середине XIX века. Но, главное, Аполлон у Державина поражает не Пифона, как в античном мифе, а Тифона. Поэтому следует согласиться с теми, кто отрицает возможность ошибки и признает намеренным обращение поэта к традиции вольных каменщиков, согласно которой «борение Зевесова сына со стоглавым Тифоном, понимаемым как воплощение мирового зла, имело высшее, символическое значение». Вывод из этой трактовки следующий: «Державин, обращаясь к Строганову <…> ввел <…> образ, связанный с масонской историософией, и допустил таким образом в свой текст голос адресата стихотворения»[5]. Замечу со своей стороны, что если победа «солнечного бога» имеет символическое значение, то она могла сопоставляться Гавриилом Романовичем с удачным преодолением юным графом Строгановым всех злоключений и препятствий во ⌚ путешествия.
Мы добрались до самого драматического момента описания Державина.
«Полк бледных теней окружает
И ужасает дух того,
Кто кровью руки умывает
Для властолюбия своего;
И черный змей то сердце гложет,
В ком зависть, злость и лесть живет [выделено мной. – С.К.],
И кто своим добром жить может,
Но для богатства мзду берет.
Порок спокоен не бывает;
Нрав варварский его мятёт,
Наук, художеств не ласкает
И света свет ему не льёт.
Как зверь, он ищет места темна;
Как змей, он ползая шипит;
Душа коварством напоенна,
Глазами прямо не глядит».
«Чёрные мраки,
Злые призраки
Ужасных страстей!
Бегите из града,
Сокройтесь в дно ада
От наших вы дней!
Света перуны,
Мирные струны,
Минервин эгид!
Сыпьте в злость стрелы:
Брань за пределы
От нас да бежит!»
В этом пассаже считалось возможным видеть описание плафона в Большом зале.[6] С этим мнением можно согласиться, если принять правомерность определения «зависть, лесть и злость» к группе «пороков». Но не существует единства исследователей по поводу того, от чего именно должен был избавиться молодой Строганов. А. Н. Бенуа назвал эту группу пороками, среди которых указал на коварство, властолюбие, клевету и зависть, не описывая каждую фигуру.[7] М. С. Коноплева же считала, что «легко распознаются Гнев, Невежество, Хитрость», игнорируя, таким образом, четвертую фигуру.[8] В 2015 г. Ю. Трубинов и М. Колотов предприняли новую попытку разобраться в загадочных фигурах. В главной из них, расположенной ближе всего к Минерве, они увидели Зависть, которая в левой руке держит свиток с клеветническими наветами. Дебелую матрону с глупой физиономией авторы статьи определили как Невежество из-за макового венка, означающего, по их мнению, сон разума. Ниже – Аллегория Неправедной власти, держащая шар или глобус. Последняя фигура определена как Вор (по багру).[9] Наконец, Я. С. Соколова, ссылаясь на «Иконологию» Чезаре Риппа, трактовала фигуры (слева направо) как Гордыню или Высокомерие, Собственный интерес, Раздор и Обман. [10]
В этой попытке привлекает внимание аллегория Раздора. Действительно, в момент написания плафона Строгановы находились в состоянии деления отцовского имущества. Буквально накануне строительства – работ Ф. Б. Растрелли – барон Сергей Григорьевич получил участок у Зелёного моста в безраздельную собственность. Хотя у нас не фактов ссор между ним и его братьями Александра и Николая, можно подозревать, что процесс создания отдельных родов, и отъезд Сергея из Москвы в Петербург проходили мирно и беззаботно. Возможно, по этой причине, он акцентировал внимание сына на этой проблеме.
Таким образом, мы можем констатировать отсутствие единства интерпретаторов по поводу группы, которую и Державин мог видеть самостоятельно, что в свою очередь не подтверждает, но и не опровергает его ссылки к работе Валериани.
Можно, вероятно, констатировать, что Александром Сергеевичем для встречи сына был подготовлен праздник, с которым связано, по крайней мере, два текста, авторы которых в разной форме ссылались к плафону Дж. Валериани. Неизвестный автор первого из них определённо эксплуатировал картины. Г.Р. Державин мыслил более широко и, если и использовал образы многослойной картины, то использовал её символическое значение. Следует добавить, что в своих «Записках» поэт, который в 1793 г. стал сенатором и потому стал часто встречаться с графом, составил такую характеристику Александру Сергеевичу: «граф Строганов<…> по малодушию своему, всегда был угодником двора и в дела почти не входил, а по привычке своей или по умышленной хитрости, при начале чтения оных шутил и хохотал чему-нибудь, а при конце, когда надобно было давать резолюцию, закашливался: то и решали дела другие; а он, не читая их и не зная, почти все то, что ему подложат или принесут, подписывал; но когда он чью брал сторону и пристрастен был к чему либо по своим, а паче по дворским видам, то кричал из всей силы и нередко превозмогал прочих своею старостию, знатностью и приближëнностью ко двору».[11] Надо думать, Строганов, страстный любитель книг, страдал астмой. Хотя очевидно, эти слова Державина были результатом неизвестной нам ссоры (поэт испортил отношения едва ли не со всеми своими сослуживцами, поскольку жил не по политике, а по правде), они показывают настоящее положение вельможи при дворе и, хотя бы отчасти, объясняют причину, по которой его сын избежал наказания. Столкновение на «государственной почве», где поэт избегал компромиссов, произошло, надо думать, вскоре после сочинения оды, которая, возможно, по этой причине осталась не объясненной автором.
Спустя два года, в 1793 г., И.Б. Лампи старший исполнил портрет графа, который думал, что празднует своё 60-летие.
Один из уроженцев Женевы, которые во множестве находили приют в доме Строганова, посчитал своим долгом подтвердить точность мастера в несложных стихах.
Fuyez ingrats en voyant ce portrait;
Fuyez au loin et gardez le silence.
Les coeurs ouverts a la reconnnaissance,
Seront garants que chaque trait
Est dans l’exacte ressemblance. [12]
Бегите, неблагодарные, увидев этот портрет;
Бегите и молчите.
Сердца открыты для благодарности,
Они гарантируют, что каждая черта
В точном подобии.
Действительно, этот портрет великолепен, представляя вельможу как римского патриция. В тот, кажется, он прощался с землёй…
2.
Стремление доказать свою состоятельность двигает людьми, позволяя совершать им великие дела. 1804 год, когда высота стен Казанского собора достигла 4 саженей, стал поворотным в судьбе проекта строительства Казанского собора и жизни Александра Сергеевича, про которого 8 декабря П.В. Завадовский писал братьям Александру и Семёну Воронцовым:
«Князь Прозоровский по виду свеча догорающая. По придворному паркету ходит как разбитая лошадь. Тощий Строганов бодрец пред ним». Фельдмаршал кн. А.А. Прозоровский родился в 1734 г. и, следовательно, был ровесником Александра Сергеевича. Указание Завадовского может быть проверено портретом Ж.-Л. Монье, исполненным тогда же в 1804 г. На нём граф представлен в академическом мундире и сидящим перед столом, на котором лежит гравюра с видом проекта собора. Её с посвящением Строгонову исполнил Н.Ф. Алфёров, использовавший рисунок своего учителя 1800 г.
Картина Монье была последним прижизненным изображением мецената, к которому неизвестным автором были написаны стихи под названием «К портрету графа Александра Сергеевича Строганова»:
«Не пламенем и кровью
В истории людей почтен
Сей будет лик
Бессмертен будет он,
Велик
К Отечеству любовью». [13]
Вероятно, это был один из многочисленных откликов на «Дифирамб на бессмертие души» Делиля. Другим – являлось сочинение А.Ф. Лабзина (1766–1825), конференц-секретаря Академии художеств. Он был назначен на эту должность в сентябре 1799 г., т.е. ранее вступления Александра Сергеевича в должность президента. Таков был закономерный итог его масонской деятельности, оцененной императором Павлом I. Александр Федорович учился в московском университете и сотрудничал в издаваемой Н.И. Новиковым «Вечерней заре». Был принят в общество мартинистов и нашёл себя в качестве переводчика. После закрытия типографии своего патрона переселился в Петербург, где долгое время служил в секретной экспедиции Почтамта, а затем был переведён Павлом I в коллегию Иностранных дел с одновременным поручением составить историю ордена Св. Иоанна Иерусалимского (опубликована в 1799-1801 гг.). Основал ложу «Умирающий сфинкс», членом которой, в частности, был живописец Д.Г. Левицкий. Приведу фрагмент из отклика Лабзина на сочинение Делиля:
«В непотрясаемом чертоге,
На твердых вечности столпах,
Бессмертие, покоясь в Боге,
Отрада добрых, злобных страх,
Зрит время в дерзостном полете
Неправды сеюще на свете,
И прекращает бедство то:
Невинного под кров приемлет,
А у порочного отъемлет
Его надежду на ничто.
О вы, что гром, как будто боги,
Поправ законов вечных власть,
В нас мещете, и, в казнях
Строги,
Жизнь превращаете в напасть!
Губители земли злосердны!
Вострепещите: вы бессмертны!
И ты, о жертва злой мечты!
Страны чужой минутный житель,
Над коим бдит миров Зиждитель,
Возрадуйся: бессмертен ты!
И ты, что времени любимец,
Питомец счастья самого,
Богат, почтен, любим, счастливец
От дня рожденья твоего;
В ком разум быстр, в ком
Чувство живо;
Кому Художества не лживо
Свои открыли красоты,
К кому смиренные Науки
Любезно простирают руки:
Бессмертен, Строганов, и ты!» [14]
Это цитата из подражания Делилю 1802 г. Двумя годами позже Лабзин выпустил отдельным изданием перевод сочинения французского поэта. Бессмертие же Александру Сергеевичу могло обеспечить только завершение собора и, несомненно, зная об этом, Монье оставил за спиной графа пустое место, которое десятилетием позже, правда, другим художником будет заполнено изображением храма, очертания которого год от года становились все более и более ясными.
3.
После смерти зодчего надежд на окончание ансамбля Казанского собора больше не было. Именно в этот момент, вероятно, Софья Владимировна, которая, несмотря на то, что её муж был избран почетным любителем Академии художеств, взяла на себя продолжение дела свекра, заказала А. Варнеку портрет Александра Сергеевича. Естественно, что художник испытывал определенную трудность в исполнении этого не совсем обычного заказа. Сравнение позволяет видеть, что фигура практически полностью заимствована художником из полотна Монье. В новом произведении тесть графини сидит в костюме кавалера ордена Св. Андрея Первозванного перед консолью, на которой стоит гранитная ваза и держит в левой руке план Академии художеств. Позади графа вид на Казанский собор и гранитный Аммон. Как и другие упомянутые предметы[15], это совершенно конкретная вещь дворца.
Здесь, бесспорно, присутствует аллюзия на полотно Г. Робера с видом собора Св. Петра. Необходимая точка, которую сам Александр Сергеевич не смог поставить самостоятельно.
Представление полотна Варнека было одним из важнейших событий академической выставки, став как бы новыми похоронами. «Вокруг него мы нашли толпу зрителей: одни хвалили смелость кисти, отделку платья, белого глазета и весь рисунок картины, другие, напротив того утверждали, что краски вообще тусклы, отделка груба, нетщательна и проч., и проч.; а я восхищался удивительным сходством лица» – так описывал увиденное тогда К.Н. Батюшков. Его сочинение «Прогулка в Академию художеств» представляет собой художественное произведение, но это только усиливает впечатление. Далее писатель продолжал:
«Так, это он! точно он! – сказал какой-то пожилой человек нашему путеводителю. Эта прекрасная картина г. Варника возбуждает в моей памяти тысячу горестных и сладких воспоминаний! Она живо представляет лице покойного графа, сего просвещённого покровителя и друга наук и художеств, вельможу, которого мы будем всегда оплакивать, как дети – нежного и почтительного отца. Полезные советы, лестное одобрение знатока, редкое добродушие, истинный признак великой и прекрасной души, желание быть полезным каждому из нас, пламенная, но просвещенная любовь к отечеству, любовь ко всему, что может возвысить его славу и сияние: вот чем отличался почтенный президент нашей Академии, вот что мы будем вспоминать со слезами вечной признательности и что искусная кисть г. Варника столь живо напоминает всем академикам, которые имели счастие пользоваться покровительством любезнейшего и добрейшего из людей. Черты, незабвенные черты нашего мецената будут нам всегда драгоценны!».
Художник говорил с большим жаром, и слезы навернулись на его глазах. Я был вне себя от радости; ибо я разделял вполне его чувства. Сам Старожилов был тронут и долго стоял в молчании пред почтенным ликом почтенного старца, престарелого Нестора искусств, истинного образца людей государственных [выделено мной. – С.К.]; вельможи, который доказал красноречивым примером целой жизни, что вышний сан заимствует прочное сияние нет от богатства и почестей наружных, но от истинного, неотъемлемого достоинства души, ума и сердца».
Заключительные слова напоминают о кодексе масонов. «Долго сладкое впечатление оставалось в моей душе» – завершает свой рассказ Батюшков[16]. Произведение Варнека, та самая аллюзия на ансамбль Робера, о которой говорилось выше при описании алхимической лаборатории. Только теперь перед величайшим памятником Европы был изображен Александр Сергеевич, исполнивший главную мечту своей жизни и награжденный высшим государственным орденом. Невозможно было лучшим образом подвести итого жизни. Мы могли видеть Строгонова самонадеянным юношей на изображении П. Ротари в 1750-е, молодым и полным сил просветителем на портрете Д. Левицкого в 1760-е гг., удачливым коллекционером у А. Рослена – в 1770-е, человеком достигшего желанного на портрете Й.Б. Лампи старший – 1790-е и, наконец, государственным деятелем (президентом Академии художеств), запечатленном кистью Ж.-Л. Монье – в 1800-е.
С одной стороны, никакого другого, более традиционного, памятника Александру Сергеевичу установлено не было, даже несмотря на то, что программа была объявлена Академией[17]. Исполнению монумента, помешала, вероятно, Отечественная война, которая была столь тяжелым испытанием, что создала пропасть между эпохами до и после её начала. С другой стороны, некие памятные знаки все же существуют и они не совсем обычны. Ими, например, стали барельефы воспитанников Академии художеств 1811 г., исполненные по программе, заимствованной из книги Писарева 1807 г. На одной из страниц он призывал художником представить великодушие Иоанна Грозного: «Я вижу, как сострадательный Иван трепещущими руками подносит шлем с водою к устам изнемогающего ратника». Трудно признать в людях, облаченных в античные одежды, россиян XVI столетия, тем более, что в 1793 г. Академия уже задавала программу: «Александр, чувствуя великую жажду, отказывается однако пить воду, принесённую ему в каске, сказав, что не довольно воды для всех его солдат, претерпевающих равную с ним жажду». В данном случае, разумеется, имеется в виду Александр Македонский. Новая трактовка темы исключительно наглядно показывает изменения в учебном заведении, связанные с именем Строгонова. Патриотические настроения начала XIX века требовали параллелей в древней истории и тем самым создавали национальную или русскую античность. Остается добавить, что золотую медаль на конкурсе 1811 г. получил И.Т. Тимофеев (его работа в настоящее время хранится в Русском музее), а барельеф Алексея Воронихина, племянника архитектора через несколько лет было установлена в доме Александра Сергеевича (об этом будет рассказано в следующей книге)[18].
Автором другого памятного знака был Федор Толстой, и его произведение представляло собой барельеф из воска.
«Прямоугольный барельеф на черной аспидной доске решен фризообразно: к трем канелированным колоннам <…> прикреплён занавес, который образует <…> фон для представленной на первом плане сцены. На возвышении трона в профиль к зрителю изображен сидящий А.С. Строганов античных одеждах. Перед ним стоит Минерва, держащая над его головой лавровый венок, который с другой стороны поддерживают находящиеся за троном Музы. В центре композиции – три женские фигуры, олицетворяющие знатнейшие художества, – Живопись, Скульптуру и Архитектуру, каждая из них протягивает свой венок Минерве. Рядом с ними фигурка обнажённого мальчика, привставшего на цыпочки и также спешащего вручить свой венок Минерве <…>. В левой части барельефа сидит, прислонившись к колонне и оглядываясь на основных действующих лиц [трёх женщин с венками. – С.К.], крылатый Сатурн <…>. За его фигурой видна балюстрада, над которой парит Слава, в её поднятых руках две трубы, а в глубине – крылатый Пегас на горной вершине. Подиум, служащий основанием трона, украшен рельефным фризом, который состоит из шести групп: корифеи искусства, пожилые наставники и вступающие в жизнь юноши и подростки, одни высекают скульптуру, другие несут античную вазу, в руках третьих свиток с архитектурным чертежом, четвёртые спешат получить заслуженные награды. <…> На дальнем плане справа крылатая фигура воина на колонне с шаром, на фоне величественной колоннады дорического ордера”[19].
Таково описание, сделанное хранителем памятной вещи и я не считаю корректным его изменять. Могу лишь добавить, что аналогичные идеи выражены в рисунке, приобретённом Русским музеем[20]. Автор, М.Г. Крылов (1786–1846), представил в центре некого верховного судью (человека с посохом), который раздаёт венки. Слева скульптор заканчивает работу над барельефом Александра Сергеевича, над которым трубит Слава. Неподалеку История записывает дела графа в свою книгу. Справа в некотором отдалении Аполлон и Минерва в сопровождении девяти муз.
Нельзя сказать, чтобы Строганов был равнодушен к своей посмертной известности. Достаточно, указать на значительное число заказанных им портретов. Однако следует признать, что не эти картины, а коллекция живописи и, главное, собор стали истинным и надёжным его путём к бессмертию.
16 января 2022 г.
Сергей Кузнецов, заведующий сектором изучения Строгановского дворца, кандидат искусствоведения, доктор исторических наук Изображения предоставлены автором
[1] Надпись, сочиненная 1791 года на случай приезда из чужих краев в Санкт-Петербург графа Павла Александровича Строгонова. РГАДА. Ф. 1278. Оп. 1. Д. 348. Л. 173.
[2] Державин Г.Р. Сочинения Г.Р. Державина с объясн. прим. Я. Грота. Том первый. СПб., 1868. С. 257–258.
[3] Ливанова Т. Русская музыкальная культура XVIII века в ее связях с литературой, театром и бытом. Исследования и материалы. М., 1952. Т. I. С. 159.
[4] анько Е.Я. «Изобразительное искусство в поэзии Державина» // XVIII век. Сборник 2. Отв. ред. Г.А. Гуковский. Л., 1940. С. 204.
[5] Лаппо-Данилевский К. Пифон или Тифон? (Из комментария к стихотворению Державина «Любителю художеств // Новое литературное обозрение. 2002. № 3 . С. 143, 145.
[6] Данько Е. Я. Ук. соч.
[7] Бенуа А. Н. Строгановский дворец и строгановская галерея в С-Петербурге // Художественные сокровища России. 1901. № 9. С. 165-190.
[8] Конполёва М. С. Джузеппе Валериани. Л., 1948. С.22-23.
[9] Колотов М. Г., Трубинов Ю. В. Тайна одного плафона // Зодчий 21 век. 2015. № 3. С.72-79
[10] Соколова Я. С. К вопросу о визуальной культуре середины XVIII века: новые замечания к интерпретации плафона Б. Тарсиа из Большого Петергофского дворца и плафона Д. Валериани из Строгановского дворца в Санкт-Петербурге // Выступление 24 июня 2021 г. в Государственном Институте искусствознания на 84 заседании междицсциплинарного научного семинара «Проблемы художественной культуры XVIII века.
[11] Записки Гавриила Романовича Державина. 1743–1812. С лит. и ист. прим. П.И. Бартенева. М., 1860. С. 352–353.
[12] Delassements de Mr. P. Viridet, citoyen de Geneve. SPb., 1793.
[13] Северный вестник. 1804. № 2. С. 203.
[14] «Бессмертие (Подражание Г-ну Делилю). К Его Сиятельству, Графу Александру Сергеевичу Строгонову» // «Вестник Европы». 1802. Ч. 6. № 23. С. 212. В восьмой части этого же издания (1803. №5) был приведен отрывок «Делилева Дифирамба на бессмертие» в переводе А. Ю. Нелединского-Мелецкого (1752–1829), известного литератора своего времени. Капнист свою версию опубликовал в журнале «Друг просвещения» (1805. Ч. IV. С. 206).
[15] Бесспорно, на мой взгляд, художник использовал консоль из Картинной галереи, о которой шла речь выше. Использованная им ваза также находилась в собрании графа (продана на аукционе 1931 г. Samllung Stroganoff, № 142). Наконец, под столом показаны реплики коней Гийома Кусту (Coustou, 1677–1746), которые также были приобретены графом А. С. Строгановым (скульптуры видны на фотографии Старой передней, исполненной в 1920-е гг. и хранящейся в фотоархиве петербургского отделения Института археологии РАН. Инв. № III-726).
[16] Батюшков К.Н. Опыты в стихах и прозе. Изд. подг. И.М. Семенко. С., 1977. С. 90–92.
[17] Уже 28 октября 1811 г. Совет Академии рассмотрел рисунки, сочиненные «по заданной программе представить надгробный памятник, изображающий достоинство покойного Г. президента Академии». Авторами были В. Глинка, П. Нелидов, М. Коринфский, Т. Яковлев, И. Каширин, П. Праман, А. Байков, В. Вневин, «коих всех рисунки и композиции представить на усмотрение Его Сиятельства Г. министру просвещения» (А.Г. Разумовскому) – Сборник материалов для истории Императорской Санкт-Петербургской Академии художеств за сто лет ее существования. Изд. под. ред. П. Н. Петрова и с его примечаниями. Т. II. СПб., 1864. С. 3.
[18] Карпова Е.В. Скульптурное убранство Строгановского дворца (барельефы Старой передней, Малой библиотеки и Малой гостиной) // Дворцы Русского музея. СПб., 1999. Науч. ред. Е.Н. Петрова. C. 236–238.
[19] Тарасова Л.А. О малоизвестном восковом рельефе работы Ф. П. Толстого из собрания Строгановых // Пресновские чтения – III. Науч. ред. Е.В. Карпова. СПБ., 1999. С. 48–55.
[20] ГРМ. Инв. № Р – 60648 (бумага, уголь, мел).
Класс картин. Строгановский вариант (Сергей Кузнецов)
Два Георгия, два подвига, два портреа (Сергей Кузнецов)
Один Строганов из двух возможных (Сергей Кузнецов)
Награды Императорской России
__________________
>>><<<
