Социальная природа награды

Количество наград растёт. Но в чём смысл на­г­раж­де­ний или их от­сут­ст­вие? В чём при­чи­на час­тых или ред­ких на­г­раж­де­ний? По­че­му кто-то с восторгом при­нимает награды, настаивает на их получении, а кто-то отказывается? Чем обязаны кавалеры наград?

Предлагаем вам статью Александра Малинкина, отвечающую на по­став­ленные во­просы и объяс­няю­щую суть награждений.

Социальная природа награды:
исследование по социологии власти

• Что такое «социология наградного дела»?
• Награда, её знаки и формы символи­ческой значимости
• Награда как инструмент властно-полити­ческого влияния
• Тройственная структура наградных отношений
• Нравственно-волевой консенсус
• Принципиальная ошибка Пити­рима Сорокина
• Значение и функции третьего субъек­та наградного отношения
• Наградные системы как сим­воли­чески генерализованные коды
• Универсализация и глобализа­ция наград­ных отношений
• Ценностная значимость награды
• Наградные отношения в свете теории симво­лического обмена
• Награда и легитимность властного господства

Аннотация. В центре внимания автора – сущность награды (прежде всего, государственной). Награда понимается как социальное отношение. Про­во­дится различие между фено­менально данным знаком награды и наградой как пози­тивной (по­ощри­тель­ной) санкцией власти. Награда рас­сматри­вает­ся как много­мерный сим­вол. Она сим­волизирует подвиги, заслуги, услуги, за которые ею награждают; социальные успехи лич­ности награждённого и достигнутый им социаль­ный статус; власть и господство социаль­ного субъек­та-уч­ре­дителя на­г­рады. Соответ­ственно, у награды три основные формы симво­лической значимости: со­­циаль­­но-эти­ческая, ин­ди­­видуаль­­но-лич­но­ст­ная, власт­­но-по­ли­ти­­ческая. Яд­ро­вой элемент сущности награды – это власт­но-по­ли­­тическое со­циаль­но-иерар­­хи­чес­кое отно­шение, вектор которого первично всегда направлен сверху вниз. Идеально-типическая структура наградных отношений троична: награда – это особая форма устой­чивого социаль­ного взаимо­действия между тре­мя социаль­ными субъек­тами: (1) учредителем награ­ды и награж­даю­щим, (2) при­нимающим условия достижения награды и заслуживающим её, (3) социумом как наблюдате­лем взаимо­­отношений между дву­мя первыми субъектами и потен­циальным участником в борьбе за награду. На­град­ные системы го­сударств пред­­ставляют собой сим­волические средства ком­муникации власти и народа с обоюдной контингентной селек­тив­ностью, вы­страиваемые над естественным раз­говорным языком. Консенсус социума в отношении ценностной зна­чи­мости награ­ды является необхо­димым условием для при­зна­ния обще­значимыми заклю­чённых в награде ду­хов­но-нрав­ст­вен­ных цен­нос­тей, со­став­ляющих фундамент политической идеологии, господ­ствующей в обществе. Эти ценности обусловливают выбор и ха­рактер социально-этических добро­детелей, а они, в свою оче­редь, оп­ределяют селективные критерии, на основании которых пред­ставители правящей власти распознают значимые для госу­дарства и общества действия и отделяют их от ординарных. Объясняется также, почему сущность награды невозможно понять в свете доктрины символического обмена. Легитимность властного господства является необходимым условием наградных отно­шений, поскольку создаёт нравст­венно-воле­вой консенсус между тремя их субъектами. Социальный институт на­градного дела действует эффективно только благодаря легитимности господства власти, принцип добро­вольности в отношении к условиям достижения наград при этом не нарушается.

Ключевые слова. Награда, наградные отно­шения, социальный институт на­градного дела, символ, значимость, ценности, со­циально-иерар­­хи­ческое власт­но-поли­­тическое отно­шение, ле­ги­тим­ность власт­ного господ­ства.

Что такое «социология наградного дела»?

Социология наградного дела – направление социально-фило­софского и междис­циплинарного социально-научного поиска, предметами которого является награда как социальный феномен и наградное дело как социальный институт (Малинкин 2013).

Предтечами этого направления поиска являются, в первую очередь, Иеремия Бентам и Питирим Сорокин. И. Бентама проблема возна­граждения (reward) интересовала как часть более об­щей со­циаль­но-фи­ло­софской пробле­мы спра­вед­ливого воздания за реально содеянное человеком в миру, которую он рас­смат­ривал с по­зиций своей утили­таристской философии морали, политики и права (Bentham 1825). Молодой Сорокин, ученик М.М. Ковалевского, впервые вводит исследование наградных отношений в контекст пози­тивно-научной «со­цио­логии», хотя во многом ещё следует за И. Бентамом (Сорокин 1999[1]). В частности, он сохраняет его социально-фило­софский взгляд на пре­ступление и кару, на подвиг и возна­граж­­дение (награду) как нечто неразрывное целое, которое лишь в качестве такового может и должно быть объектом воспи­та­тель­ного, или, в терминологии Сорокина, «дрес­сирую­щего» го­сударст­венно-по­ли­ти­чес­кого воз­действия. Последнее направлено на куль­тивирова­ние в людях альтруиз­ма в том смысле, как его понимал О. Конт. С позиций позитивизма Сорокин создаёт би­хе­вио­­рис­тски ориенти­­рован­ное учение об «основных формах общест­­венного поведения и морали», справедливо заявляя, что социальная наука о морали сама не должна быть моралью. Критический анализ его взглядов будет дан ниже[2].

Действительно, «кнут и пряник», кара и награда испокон веков используются людьми для установления и поддержания порядка в целях воспитания и управления. Но неразрывность их един­ства, казалось бы, несомненная в свете интеллектуалистской фикции эпохи Просвещения о «естественном» рационально мыслящем атоме (индивидууме), подлежащем воспитанию и управлению, вызывает сом­нения, если принять во внимание хотя бы религиозно-философское видение человека Ф.М. Достоевским в «Пре­ступлении и наказании», которое поразило глубиной проникно­вения в тайны человеческой души не только сооте­чественников великого писателя, но и мыслящих людей всего мира.

Более реалистическое (и менее оптимистическое), чем у О. Конта, понимание человека, личности, общества было выдвинуто в эманси­пационных «фило­софиях подозрения» К. Маркса, З. Фрейда, Ф. Ницше. Несмотря на то, что они сохранили каждая по-своему в той или иной мере гума­нистический импульс эпохи Просвещения, он трансфор­мировался в их контексте в философско-антро­пологи­ческую идею преображения человека либо его перерождения (Ницше) на секулярных, антихристианских началах. В их свете, человек обнаруживает себя несвободным, отчуждённым от своей сущности, во власти скрытых от него, неподконтрольных его сознанию стихийных реаль­ных сил – «естест­­венно-исто­ри­ческих», об­щест­вен­­ных («то­­вар­ный фети­шизм», «эк­сплуатация», «классовое сознание») либо ес­тест­венно-витальных и глу­бинно-психоло­гических индиви­дуальных, но выходящих в социаль­ное измерение («libido», «сублимация» у З. Фрейда, «ressenti­ment», «воля к власти» у Ф. Ницше). Чело­век стремится освободить себя и своё сознание от гнёта скрытых реальных стихий посредством познания (в марксизме оно необходимо связано с рево­лю­цион­ной обще­ственной прак­тикой), чтобы перестать быть их марионеткой и всесторонне реа­лизовать себя как личность в об­щест­ве, пере­строенном на новых началах.

Родившиеся в ХХ в. из этих доктрин и под мощным влия­нием нео­кан­тиан­ской мето­до­логии на­прав­ления фи­ло­­софско-со­цио­логи­­чес­кого поиска, в частности, такие, как «по­нимающая» социология М. Вебера, «философия сим­волических форм» Э. Кассирера, фено­менология Э. Гуссерля, фе­номено­ло­ги­ческая «со­циоло­гии знания» М. Шелера, «социоло­гия позна­ния» К. Ман­гейма, экзистен­­циаль­ная философия М. Хайдег­гера, философии Ж.-П. Сартра, Л.П. Альтюссера, структурализм М. Фуко, социо­логия социаль­ных систем Н. Лумана и многие другие, более или менее успешно преодолевают противо­­по­ложности спири­туализма и сенсуализма, рационализма и эмпиризма, социального атомизма и холизма. Между тем, популярный среди социологов пози­тивизм – и как сциентистское мировоззрение, и как «строго-научная» мето­до­логия, ко­торая эли­минирует чело­ве­ческую духовность (источник «метафизики»), – втащил их за собой в XXI век.

Классики позитивизма, а по большей части и их продолжатели в ХХ в., оказались неисправимыми путаниками в решении старой дилеммы «реализм – номинализм» применительно к обществу как раз потому, что за противостоянием Человека и При­роды (включавшей в себя воспри­нимаемое как «естество» общество, которое поэтому и изучаться должно было так же, как природа) не разглядели подлинно социальный, т. е. куль­турно-исто­ри­ческий и со­циокуль­турный, характер натуры самого человека. Правда, в середине XIX века некоторым социальным мыслителям (особенно К. Марксу) было интуитивно ясно, что включение в философское размышление чело­веческого социума, со­циаль­ности человека всё радикально меняет, даже сам способ фило­соф­ст­вования, методологию познания. Это включение ломает диаду «Природа – человеческое Мышление (в его эго­ло­гическом понимании, будь то карте­зианском или кантианском)» и превращает в триаду. Её системо­образующим центром и принципом опосре­до­вания двух указанных выше звеньев становится куль­тур­но-исто­ри­ческий Социум как единство многообразия инди­ви­дуальных и кол­лективных лич­ностей, духовно со­лидарных друг с другом в Боге как личности всех личностей (Шелер 2011; Шелер 2020 (1); Шелер 2020 (2)). Методология поз­нания, исходящая из социальности человека и социума как системообразующего центра («со­цио­ло­гизм») превращает старый схо­ластический спор о номинализме и реализме в ложную дилемму, ибо ради­кально меняет смысл устаревших схо­ластической понятий и их взаимных противопо­ставлений (Малинкин 2019).

Отправной точкой в нашем теорети­ческом ис­сле­дова­нии по­слу­жили само­очевидные факты реаль­ной дейст­витель­ности. Это, преж­де всего, отно­сительная независимость суще­ствования и относительная автономность развития двух сфер общест­венной жизни и соответствующих им социальных институтов. А именно, речь идёт, с одной стороны, о факте неискоренимости во все времена и у всех народов отклоняющегося или преступного поведения людей и свя­занного с ним функциони­рова­ния пени­тенциарных систем; с другой стороны, – о факте неустра­нимости во все времена и у всех народов под­виж­нического, герои­ческого поведения людей и свя­занного с ним функцио­ни­ро­­вания наградных (по­ощри­тель­ных) сис­тем. Мы по­лагаем, что факты реальной действи­тель­ности позво­ляют рассматривать каждую из этих сфер социальной жизни и соответ­ствующие им социальные институты независимо друг от друга, не игнорируя вместе с тем не только закономерности их внутреннего функциони­ро­ва­ния и развития, но так­же и их обоюдного влия­ния, тогда как представление об их неразрыв­ном сущ­ностном единстве по типу «сообщающихся сосудов», из которого исходили И. Бентам и П. Сорокин, напротив, осно­вано на некоем идеали­­зи­рованном утопическом видении как человека, так и устройства общества.

Мы исходили также из само­очевидного для нас факта реаль­ного существования наград и целых наградных систем, государственных и не­го­­судар­ст­вен­ных, в част­ности, граж­­дан­ских-обще­ст­­венных, ре­ли­гиозных, спор­тивных, кор­поратив­ных, меж­дународных и прочих[3], – факта, абсолютно неоспо­римого с науч­но-истори­ческой и культуроло­гической точек зрения. Наградное дело является социальным фактом, который не нуждается в дока­зательствах своего объективного существования. Оно общепризнано в качестве сложившихся социальных практик в рамках обычного права и в качестве составной части правовых систем всех государств мира. Феномен награды воспринимается сегодня как неотъемлемый элемент социокультурной реальности.

Но всегда ли награда была неотъемлемым элементом социокультурной реальности? Этот вопрос, отсылающий к истории институционализации наградного дела, к социальной сущности награды, к культурно-исто­рической и полити­чески-идеоло­гической символике знаков наград, возникает у социолога так же естественно, как и стремление исследовать наградное дело системно. Отсюда первый методологический вывод – вывод о том, что награда и наградное дело могут и должны быть рассмотрены в историческом и систе­матическом планах, причём в свете различных видов человечес­ко­го познания, преж­де всего социальной и политической философии, а также с точки зрения всех гуманитарных и социаль­ных научных дисциплин, в част­ности, таких, как история, политология, исто­рическая со­цио­ло­гия, социо­логия политики, социология права, социология морали, социология куль­туры, куль­турология, социаль­ная антро­пология, семиотика и др.

Награда, её знаки и формы символической значимости

Первый шаг в философско-социологи­ческом осмыслении того, что такое награда, приводит к обнаружению теоретически значимого различия, неуловимого для повседневного обыденного сознания, – различия между наградой в её сущ­ности и её ма­те­риаль­но-ве­щест­вен­ными зна­ками (зна­ковыми образами[4]) награды, которые явлены в виде предметов, доступных для наблюдения посредством органов чувств. Необходимо конста­тировать: награда в её сущности не тождественна своим фено­менально данным знаковым образам и не сводима к ним. Что в обыденном сознании слито в простом индиф­ферентном единстве и выражается словом естест­венного раз­го­ворного языка «награда», то для со­циаль­но-фи­ло­софского мышления есть внутренне дифферен­цированное целое, аналитически разделяемое на явление (наградные знаки в их образной вещной форме) и сущность (начало, порождающее знаковые образы наград, подобно принципу или функции ряда). В многообразии явленных нам знаков наград, представленных во множестве государственных и общественных наградных систем различных стран мира, со всей очевидностью усматривается их сущностное единство: награда – это социальное отношение, а именно – позитивная (по­ощри­тельная) санкция власти. Если речь идёт о государственной награде, то награда – это особый (по­ощри­тель­ный) акт го­сударственной власти.

Этот властный акт государст­ва оп­ред­мечивает­ся в ряде отдельных символических акций, образующих в совокупности системное целое. Он доку­мен­ти­руется и архивируется, предаётся гласности, публично демон­стри­руется в церемониях, наградных знаках, в ритуалах их повседневного ношения и, в конце концов, даже в процедурах лишения наград. Говоря более конкретно, он мани­фестируется в указах о награждении, торжественных це­ремониях награждения, транслируемых СМИ, удостоверениях к государственным наградам и прочих наградных документах, наконец, в знаках наград. Под последними имеются в виду ленты, планки, фалеронимы. Фалеронимы – это медали, орденские знаки, знаки почётных званий, премий и др., в т. ч. фрачные копии, копии для повседневного ношения, дубликатные копии и т. п.

Фалеронимы являются реальным объек­том со­циаль­но-науч­но­го исследования по образцу естествознания, т. е. входят в предметную область, в которой пози­тивно-науч­ная ме­то­дологичес­кая установка не только уместна, но и необходима. Их изучает «фалеристика» – одна из прикладных вспомо­гательных исто­рических дисцип­лин, к числу которых относятся, например, век­сил­лология, сфрагистика, нумизматика, бонистика и др. Так, в предпринятом авто­ром исследо­вании «Символика орденов СССР» были рассмотрены, клас­си­фицированы, типо­ло­гизирова­ны а) форма и элементы формы орден­ских знаков, б) изобразительные смысловые элементы их эмблем, в) надписи на эмблемах орденских знаков, г) мате­риалы, применяв­шиеся для их изго­товления, д) цвета лент орденов СССР.

Второй шаг в философско-со­цио­ло­гическом осмыслении того, что та­кое награда, необходимо связан с первым и вытекает из него. С одной стороны, награда, рассмотренная в её целостности как единство сущности и явления, – это не функционально полезная вещь, служащая благодаря своим качествам удовлетворению житейских потребностей людей. С другой стороны, она и не чисто идеальная конструкция, доступная только абстрактному мышлению. Можно было бы принять обыденное словоупотребление и сказать, что награда – это знак, материально-вещественная форма которого служит исключительно для презентации некоего идеального смысла, если бы награда, подобно математическому или дорожному знаку, имела только одно строго определённое значение.

Но, во-первых, у награды много значений; во-вторых, это не закрытое множество зна­че­ний, а прин­ципиально открытое; в-третьих, значения награды не так строго опре­делены и формально чётко зафиксированы, как значение у знака, между ними нет непроходимой границы, они «переливчаты». Здесь мы находим все признаки такого социокуль­турного феномена, как символ. Награда – это многомерный социальный символ, явленный в материально-вещественных знаковых образах. Если применительно к знаку мы говорим о его значении, то у символа мы находим смыслы. Награда как символ несёт в себе множество социальных смыслов. Они implicite содержатся в наградных знаках, доступных нашим органам чувств, и потенциально эксплицируемы.

Заключённые в знаках наград социальные смыслы можно выявить, понять и истолковать наилучшим образом, если соединить метод понимающей социологии М. Вебера с методом, разработанным Э. Кассирером в философии символических форм (Кассирер 2015). Здесь следует сделать небольшое отступление, чтобы разъяснить нашу исследовательскую методологию.

Мы полагаем, что «понимающая социология символических форм» возможна как синтетическая методология благодаря однородности и, как следствие, совместимости двух методов, восходящих к принципам неокантиан­ства, со­ответ­­ственно, ба­денской и мар­бургской школ. С одной стороны, Вебер, постулируя рацио­нальную позна­ваемость смысла социальных действий людей, дал ключ к пониманию и истолкованию их объективной социальной значимости. С другой стороны, «выражение», «пред­ставление» и «обозначение» в «феномено­логии по­зна­ния» Кассирера[5]  – это не сменяющие друг друга стадии эволюции сознания и культуры (как у Конта), но перманентно сохраняющиеся незаменимые разно­уровневые способы реализации «символической функции сознания», которые внутри каждой отдельной формы культуры проявляются не только по-разному, но и в разной мере. Эта концепция социокультурных феноменов как многоуровневых символов, близкая к структуралистской, или «неоэволюционистской» (в терминологии cultural anthropology), даёт ключ к более глубокому пониманию их смысла, поскольку вовлекает в интерпретацию их культурно-исто­рические пласты. Каждый вручённый наградной знак – символ материальной, политической и духовной культуры определённого государства с его самобытной историей, и в то же время – символ определённых социально значимых действий, совершённых группами лиц и отдельными личностями.

Может показаться странным, что сторонник взглядов М. Шелера, каковым является автор этих строк, считает для себя возможным обращаться к неокантианской методологии. Но странного тут ничего нет. Во-первых, идея понимания человеком другого человека, окружающих его людей (равно как всего, что от них исходит в живой деятельной форме), выдвинутая Вебером в сциен­тистской, философско-ниги­лис­тической па­ра­дигме, была существенно переосмыслена и углублена Шелером в его философ­ской социо­логии, а именно в третьем разделе работы «Сущность и формы симпатии» «О чужом Я. Опыт эйдологии, теории по­знания и метафизики опытного познания и реального полагания чужого Я и живых существ», впервые опублико­ванном в 1923 г. (Шелер 2020 (2): 195-251). В своей синтетической ме­то­дологии мы опираемся на шелеровскую феноме­нологически фундированную трактовку «понимающей социологии»[6].

Во-вторых, пути «феноменологии познания» Кассирера, который в начале 1920-х годов вышел за границы естественно-научной ориентации неокантианства (а тем самым за рамки «строго-науч­ного» рационализма), и феноменологической социология знания Шелера сошлись на проблеме «понимания феномена выражения» как первичного, базисного уровня символической формы культуры[7]. Последующая эволюция взглядов Кассирера в США привела его, как и Шелера, к философской антро­пологии (человек = animal symbolicum)[8]. Что же касается онтологизма позднего Шелера (в отличие от гно­сеологизма Кассирера), его неприятия и критики всего «чисто символического», то они благополучно совмещались с признанием им относительной автономности культурно-социоло­гического подхода (согласно Шелеру, социология знания – часть социологии культуры), основанной на относительной автономности сферы духовно-культурного бытия. В ней (и только в её рамках) неокантианские принципы сохраняют свою силу. Одним из них является принцип «быть = значить». В свете понимаю­щей социологии символических форм, сущность награды заключается не столько в том, чтобы быть (соответственно, быть мате­риальной ценностью и иметь рыночную стоимость), сколько в том, чтобы значить. Современные специали­зи­рованные наградные зна­ки (кресты, звёзды, ордена, медали) – агрегаты, сгустки овеществлённых функций символизации.

С.С. Аверинцев, опираясь, в частности, на концепцию символа Кассирера, так формулирует принципиальную открытость множества символически значимых смыслов: «Смысловая структура символа многослойна и рассчитана на активную внутрен­нюю работу воспри­ни­мающего. (…) Причём эти смыслы не только в равной мере присутствуют во внутренней структуре произведения, но и переливаются один в другой… Смысл символа объективно осуществляет себя не как наличность, но как динамическая тенденция: он не дан, а задан. Этот смысл, строго говоря, нельзя разъяснить, сводя к однозначной логической формуле, а можно лишь пояснить, соотнося его с даль­нейшими сим­воли­ческими сплетениями, которые подведут к большей рациональной ясности, но не достигнут чистых понятий» (Аверинцев 2001: 156]. Чего же сим­во­лизирует награда посредством своих знаковых образов?

Награда и её знаковые образы символизируют одновременно со­циаль­но-ин­сти­ту­циональ­ные отношения между людь­ми, которые опосредство­ваны их способностью ра­ционального мыш­ления; социаль­но-ком­муника­тивные взаимодействия между людьми, которые опосредство­ваны их способностью восприятия, представления, воображения; социально-чувственные (эмоциональные) взаимосвязи между людьми, которые опосредство­ваны их способностью верить, любить, надеяться. Награда выполняет также три ос­нов­ные социально-симво­ли­ческие функции. Она символизирует социаль­но-значимые действия (подвиги, заслуги, услуги), за совершение которых ею награждают; достойные почёта социальные успехи личности награждённого и достигнутый им социальный статус; власть и господство социального субъекта-учредителя награ­ды. Соответст­венно, награда имеет три основные формы симво­лической значимости: социально-этическую, индивидуаль­но-личностную, властно-политическую.

Награда как инструмент властно-политического влияния

В свете политической философии, награда – эпифеномен власти, инструмент властно-политического влияния. Она рождается из господства всякого рода власти и умирает вне властно-поли­тичес­ких отношений.

Социальная позиция награждающего всегда означает реальное превосходство и возникающее из него покровительство: более высокий возрастной ценз или место в семейной, клановой, родоплеменной иерархии; более высокий авторитет (мифического, религиозного или чисто морального свойства) или более высокий статус в социальной иерархии; большую физическую либо военную силу или большие властно-политические полномочия; более высокий уровень материального благосостояния или более широкие экономические возможности и т. п. В любом случае награждающий доминирует над награждаемым. Последний занимает позицию подчинённого, подданного, повинующегося, признающего власть, готового ей верно служить или, во всяком случае, лояльно мирящегося с ней, терпящего её. Таким образом, ядровой элемент сущности награды – это властно-политическое социально-иерархическое отношение, вектор которого первично всегда направлен сверху вниз.

Рассмотренная с точки зрения социальной семиотики, награда предстаёт как элемент особого символического языка, на котором власть обращается к народу. В таком понимании, у неё можно выделить три основные функции. Наградные системы, подобно семиотическим, выполняют социально-интегрирующую функцию: консолидируют, сплачивают социум путём вовлечения в происходящие в нём процессы наиболее одарённых в нравственном отношении личностей, которые, совершив подвиг, становятся образцами для подражания; социально-дифференцирующую функцию: социально дистанцируют (возвышают, превозносят) обладателя награды от всех, кто таковой не заслужил, фиксируя достигнутый им общественный статус и место в социальной иерархии; социально-коммуникативную функцию – функцию опознавательного знака и средства пропаганды.

Тройственная структура наградных отношений

Идеально-типическая структура наградных отношений троична. Награда – это особая форма устойчивого социального взаимодействия между тремя социальными субъектами в социуме, когда один из них выступает в роли учредителя награды и награждающего, другой – в роли принимающего условия награждения и заслуживающего награду, третий – в роли наблюдателя взаимоотношений между двумя первыми субъектами и потенциального участника в конкурентной борьбе (состязании, соревнования) за награду.

Слово «роль» употребляется здесь как фигуральное выражение, или языковой узус. Оно не должно вводить в заблуждение: в данном случае речь идёт не о «теории социальных ролей» и уж тем более не о «ролевых играх». Подразумеваются не социально-психологические процессы межличностного взаимодействия внутри социальной группы или между представителями различных социальных групп. Речь идёт о возникающих в силу необходимости выживания и безопасности социума неигровых формах социального взаимодействия между властью, элитами и народом. Они самовоспроизводятся в любом социуме как устойчивые инвариантные социальные структуры и служат осно­вой для возник­но­вения, раз­вития и институционализации всякого рода игровых форм социальных взаимо­действий.

Принципиально важным является момент постоянства, устойчивости наградных социальных взаимодействий. Для того, чтобы сфор­ми­ровались специфические признаки наградных отношений, необходимо, чтобы субъект, уч­реж­дающий награмду и награждающей, занимал­ся этим не время от времени, там и сям, абы как и от случая к случаю, а непрерывно, повсемест­но, целенаправленно и системно. Другими словами, наградное дело как особый вид власт­но-поли­тической прак­тики впервые начинает инсти­туцио­на­лизировать­ся там и тогда, где и когда спонтанные порывы жаловать наградами «от щедрот душевных» не только своих любимцев, но и всех, кто совершил благие деяния, трансформируются в разумно культивируемую и пла­номерно организо­ванную со­циально-поли­тическую деятельность. Горячие побуждения, личные пристрастия и прихоти заменяются на холодный расчёт и рациональную практику под беспристрастным девизом «ничего личного»: заслужил награду – получи, кто бы ты ни был. В последнем случае, награды может быть удостоен даже враг[9], а друг, не имеющий заслуг, награды не получит.

Момент постоянства, устойчивости на­г­рад­ных отно­шений феномено­логи­чески первично связан с определёнными социальными чувствами людей и основанными на них социаль­ными отношениями. Это прежде всего любовь, бла­го­склонность, бла­годар­ность, бла­гочестие, преданность, верность, лояльность, а также преклонение, под­чинение, повиновение, покорность. Исторически первично постоянство, устойчивость наградных социальных взаимодействий зависят от личностных качеств и характеров власть иму­щих как учре­дителей наград (вождей, князей, царей, королей и т. п.), – от таких их качеств, как благо­разумие, спра­ведливость, твёр­дость, уравно­ве­шенность, по­сле­дователь­ность. Однако в полной мере постоянство, устойчивость наградных социаль­ных взаимодействий могут быть обеспечены только обезличенным рациональным наградным пра­вом и его систематическим (не избирательным) практическим применением.

Подлинные наградные отношения, как правильно отмечали И. Бентам, П. Сорокин и др., предполагают служение[10]. Они рассчитаны на всё будущее (а иногда и прошедшее) социально-историческое время социума с момента учреждения награды до конца учредившей её власти и охватывают всё социально-политическое пространство в границах суверенной власти учредителя награды. Это означает, что они принципиально неоднократны: чем шире и чаще они будут воспроизводиться в социуме, тем лучше. Для субъекта-учредителя награды социальный смысл наградных отношений как раз в том и заключается, чтобы прославлять могущество своей власти, укреплять легитимность её господства путём поощрения поступков, которые в наибольшей мере соответствуют идеологически обоснованным социально-этическим добродетелям, а также пропагандировать эти поступки как проявления подвижничества и героизма.

Нравственно-волевой консенсус

Рассмотрим пока только отношения между двумя сторонами трёх­стороннего наградного отношения. С политически-философской точки зрения, награждающего и заслуживающего награду объединяет устойчивый нравственно-волевой консенсус. Он создаёт социально-психологическую ситуацию, когда первый ожидает от второго (на месте которого может быть любой), чтобы за гласно объявленное им поощрение тот оказал ему экстраординарную услугу, а второй, признав поощрение для се­бя привлека­тельным («интересным») и значимым, добровольно готов оказать экстра­орди­нарную услугу, поскольку это не противоречит его представлениям о должном, и, в свою очередь, ожидает от первого обещанного вознаграждения (награды).

Устойчивость нравственно-волевого консенсуса формируется за счёт того, что ожидание первого основывается на предпо­ло­жении лояльности (в конечном счёте – верности, преданности) к нему второго, а ожидание второго – на предположении неотвратимой обязательности (в конечном счёте – благодарности, справедливого воздаяния) по отношению к нему первого. Этот факт, фиксируемый феноменологически, позволил нам определить награду на социально-чувственном уровне её функционирования в обществе как «благодарность за верность» (Малинкин 2013: 177, 243). Социальная связанность взаимными ожиданиями двух субъектов наградного отношения усиливается по мере того, насколько эти отношения трансформировались в процессе социально-исторической эволюции в разумно культивируемую и планомерно организованную социально-политическую деятельность, приобрели обезличенный правовой институциональный характер.

Описанные выше бинарные социальные отношения П. Сорокин именует «услужными», или «рекомендательными» (Сорокин 1999). Награждаемым субъектом может быть, в принципе, любой член социума или человек из народа, лояльный власти (если нормативные условия доступа к той или иной награде не предусматривают каких-либо социальных, поли­тических и иных ограничений). Но, конечно, только «в принципе». В предшествующие исторические времена доступ к наградам ограничивался сословным устройством общества, так что награды могли получать только высшие сословия (дворянство). Например, в Российской империи гражданам крестьянского и мещанского сословий вообще не дозволялось «испрашивать» государственных наград высшей и средней категории, доступные им награды были только низшего ранга (как, например, в случае с купечеством). Не абстрактная, но реальная возможность быть награждённым всегда была привилегией лиц и групп, приближенных к власти, т. е. элит общества.

Устойчивый нравственно-волевой консенсус, связывающий в единство награждающего и награждаемого, можно характеризовать так: «…Управляемые этими средствами (имеются в виду сверхъ­языковые символические средства властной ком­муникации – А.М.) ком­муникатив­ные процессы связывают партнёров, каждый из которых реализует свои собственные селективные достижения и знает о том, что то же самое делает и другой» (Луман 2001: 16-17).

Принципиальная ошибка П. Сорокина

В отличие от П. Сорокина, мы полагаем, что для наградного социального взаимодействия необходим третий субъект. Только благодаря его участию наградные отношения приобретают реальную трёх­мерную социаль­но-сим­волическую фор­му. Трёхмерная идеально-типическая схема наградного отношения по-своему отображает классическую пирамиду власти. Молодой П. Сорокин не усмотрел в награде трёхмерный сим­волический феномен, поэтому остался в рамках ограниченной философским сенсуализмом и эмпиризмом утилитаристской «мо­ральной ариф­метики» И. Бентама (Bentham 1825), которого К. Маркс не без оснований считал «гением буржуазной тупости». Мы полагаем, что Сорокин рассматривал награду в рамках плоской бихевиористской схемы «стимул-реакция» именно потому, что исходил из бинарности «услужных отношений».

Не удивительно, что ставший благодаря своему учителю масоном П. Сорокин уповал на нравственное совершенствование человека по мере его «дрессировки» в процессе цивилизации посредством «кнута и пряника». А именно – рассматривал пенитенциарную и наградные системы и их правоприменительные практики как единое неразрывное целое, в котором две указанные части, словно сообщающиеся сосуды, взаимообусловлены и взаимо­дополни­тельны, но главное – скрыто телеоло­гич­ны в своём воздействии на человечество: всегда и везде их высшей целью является воспитание людей исключительно в истине, добре и прекрасном. Но человек и социум устроены, мягко говоря, немного сложнее. Мировоззренческая позиция молодого П. Сорокина, ориентированная на ква­зи­религиозный (эрцаз-христианский) альтруистический идеал О. Конта, привела его, по нашему мнению, к принципиально ошибочному выводу о перспективах развития общества и человека. Он искренне верил, что в результате всё более успешной из века в век научно обоснованной «дрессировки» людей «кнутом и пряником» в конце концов вместе с государством как институтом монопольного насилия отомрут также все награды и кары (Сорокин 1999: 351—357).

Действительно, третий субъект наградных отношений не всегда очевиден. В реальности его присутствие часто латентно или дистанцирован­но. Но он всегда и везде присутствует в сознании (или подсознании) людей как субъектов социального действия в образе необходимой части горизонта их жизненного мира. Иначе говоря, он всегда необходимо существует как интер­субъектив­ная реальность. Наградные отношения бинарны по видимости, на уровне явления, но в сущности они сверх­бинарны, а именно троичны. Но можно сказать иначе, и это также будет верно: наградные отношения бинар­ны до тех пор, пока наблюдающий их со стороны социальный субъект не осознаёт самого себя наряду с двумя другими субъектами наградных отношений составной частью единого социального процесса. Как только он осознаёт себя таковым, появляются предпосылки для более высокой (абстрактной) социальной позиции наблюдения и для адекватной ей новой интеллектуальной перспективы, в рамках которой существование и воспроизводство наградных отношений признаётся необходимо зависимым от потенциально неограниченного количества подобных наблюдателей. Н. Луман называет трансформацию социальной системы, возникающую в результате рефлексии социальных наблюдателей о самих себе как наблюдателях в рамках определённой социальной системы, «само­референ­цией» (Луман 2005: 21-27) этой социальной системы благодаря присущему ей аутопойезису.

Третий субъект наградных отно­шений – это сам социум и прежде всего та его часть, которой потенциально адресована данная конкретная награда, согласно официальным условиям её достижения. В современных обществах это могут быть воен­но­служащие либо гражданские люди; это может быть и общество в целом, т. е. все «осталь­ные» (помимо упомянутых выше двух субъектов наградных отношений) чле­ны социума, наблюдающие учреждение награды, процесс стремления к ней других, её достижения другими и их заслуженное (или не заслуженное) награждение. Третий здесь – не только объект социаль­но-ком­муникатив­ного воздействия власти посредством такого мощного символа, как награда, но и самый настоящий субъект. Его активность может быть не очень заметна на поверхности, но именно его глубинные дви­жения решают судьбы правителей и государств вместе со всеми их награда­ми. Речь идёт, во-первых, об элитах (особо важны для власти оп­позиционные части элит, ко­торые не идут с ней на контакт и не впол­не ей лояльны); во-вторых, о широких массах «простого» народа.

Значение и функции третьего субъекта наградного отношения

В чём состоит значение третьего субъекта и каковы его функции в наградных отношениях? Он необходим как «очевидец», «свидетель» факта учреждения наград, объявления условий их достижения, а главное – самого процесса достижения наград, т. е. совершения социально-значи­мых действий. Он необходим как «понятой», который следит за выполнением законно установленных процедур награждения и удостоверяет правильность их соблюдения. Он необходим как «третейский судья», «арбитр», который оценивает реально сложившуюся ситуацию и критически судит о социальных смыслах и мере адекватности награждений, стало быть, косвенно и о легитимности правящей власти. Но главное, он необходим как потенциальный «другой» активный участник борьбы за награды. На самом деле, для его «вербовки» они и учреждались.

В последнем случае срабатывают известные благодаря Г. Тарду и психологической школе в социологии механизмы заражения и подражания, здесь включаются также и социально-психологические комплексы зависти, ревностного и соре­вновательного отношения к делу, основанные на социальном сравнении («Этот Х заслужил награду, а почему я, Y, не могу её заслужить?») (Шёк 2010). Объ­являя награду, её уч­редитель обращается ко всем, апеллируя к социуму в целом, стимулируя соревнование, конкуренцию. Кто сегодня безмолвный свидетель награждения, тот завтра сам может добиться награды. Специфика наградных социальных взаимо­действий, – в отличие, скажем, от половых взаимо­отно­шений, интимных меж­лич­ностных, конфиденциальных приватных или служебных, в отличие от социаль­но-эзо­теричес­ких, заговорщических или тайно-обще­ст­венных[11] и т. п. – состоит в их принципиаль­ной гласнос­ти, публичности.

Именно здесь берут своё начало в качестве «свидетельств» подлин­ности реальных социальных взаимодействий доку­мен­таль­ные удо­сто­верения к на­гра­дам. Наград­ные отно­ше­ния пред­пола­гают пуб­лич­ное до­ка­за­тельст­во са­мого факта совер­шения дейст­вий, пре­тендую­щих на социальную значи­мость, а впо­след­ст­вии – под­твер­ждение факта законности на­г­раждения. Но подтвердить факт совершения действий, претендующих на социаль­ную значимость, могут только те, кто входит в непо­сред­ственное социальное окружение субъекта социального действия, кто имеет реальную возможность и способность конста­ти­ровать факт совершения этих действий. Отсутствие социаль­ного ок­ру­жения, в ко­торое вхо­дят потенциаль­ные наблю­датели социально-значимых действий («третий субъект»), де­лает на­градные отношения невозмож­ными или несостоятель­ными[12]. Это одна из причин того, почему не все герои получают награды, а если и получают, то не всегда те, которых поистине достойны.

Таким образом, гласность наградных отношений необходимо связана с их соревно­ва­тель­ным характером и конку­рентным спосо­бом достижения. Награды всегда и везде предполагают принципиаль­ную за­мени­мость на­г­раждае­мых, даже если круг реальных претендентов на них ограничен в силу нормативных условий доступа к ним. Субъек­ту-учреди­телю награды по большому счёту всё равно, кто её добьёт­ся, – для него важно другое: чтобы её добивались, принимая «правила игры» (условия дости­жения награды), установ­ленные его авторитетом, его властью и верой в законность его господства, и чем больше людей будут стремиться к его наградам, тем лучше, ибо, значит, тем выше его авторитет и основанная на нём социальная солидарность.

Наград добиваются самые сильные и умные, самые храбрые и упорные, самые отважные и трудо­лю­бивые – те, кому первым удаётся выполнять условия их достижения, сфор­му­лирован­ные учре­дителем. Это всегда в опре­делённом смысле луч­шие. Посредством наград власть имущие отбирает и собирает вокруг себя наилучших (элиту, в подлинном смысле слова), обновляя свой человеческий материал, укрепляя своё актуаль­ное могу­щество, консо­лидируя сторонников и повы­шая уровень единения, спло­чённости в социуме. Можно сфор­му­лировать своего рода мери­токра­тический им­пе­ратив на­градного дела: награды предназначены не для при­ближённых к власти избранных – наоборот, они должны давать право войти в круг избран­ных[13]. Таким образом, наградное дело государства можно рассматривать как социально-институциональный инструмент формирования лояльных власти элит общества, служащий устойчивому воспроизводству правящего класса.

Наградные системы как символически генерализованные коды

Выше мы охарактеризовали го­су­дар­ст­венные на­г­радные сис­темы как осо­бый сим­воли­ческий язык, на ко­тором власть обращается к народу. «Язык» этот возникает не сразу, а формируется в историческом процессе институ­цио­нали­зации наград­ных от­но­шений. Он получает свою окон­чательную форму только в современном обществе, где процес­сы уни­вер­са­лизации вся­кого рода сингу­лярных и парти­кулярных чело­веческих взаимо­отно­шений ста­новятся наблюдаемой частью социаль­ной реальности.

Так, Н. Луман обратил внимание на процесс, который он называет «функциональной дифференциацией символически генерализованных коммуникативных средств». «Благодаря этой диф­ференциации в обществе могут взаимно усиливаться и потенциалы конфликта, и по­тенциалы кон­сенсуса», – отмечает он. «…Под ком­муникативными сред­ст­вами должна понимать­ся не­кая до­пол­няющая язык ин­станция, а именно код ге­не­рализированных символов, которые управляют про­цессом передачи результатов селекции. В дополнение к языку, ко­торый в нор­мальных об­стоя­тель­ствах обеспечивает интер­субъективную понятность, то есть распознавание как се­лекции то­го, что реали­зовано в ка­честве та­кой селекции кем-то другим, ком­му­никативные средства обладают, сле­до­вательно, ещё и функ­цией мо­тивации, поскольку они способствуют при­нятию чужих селективных достижений и, в нормальных обстоятельствах, делают это принятие желанным. Поэтому коммуникативные средства всегда могут образоваться там, где способ отбора, осуществляемого одним из партнеров, одновременно служит для другого мотивационной структурой. Тогда символы этого единства селекции и мотивации берут на себя функцию посредника и проясняют связь обеих сторон, которая, будучи связью предвосхищаемой, может, в свою очередь, усиливать селективность и дополнительно её мотивировать. (…) Трансляция результатов отбора означает поэтому в строгом смысле слова вос­производ­ство селективных достижений в упрощённых, абстраги­ро­ванных от исходных кон­стелляций условиях. Для подобного упрощения и абстрагирования требуются сим­волы, которые замещают конкретное начало, исходный контекст цепи селекций. Поэтому ком­муникативные средства в целях общей ориентации развивают символически генерализованные коды» (Луман 2001: 18, 19).

По нашему мнению, как раз наличие третьего субъекта наградных отношений в лице социума конституирует награды в качестве одного из «гене­ра­лизованных символов» или «символически генерализованных кодов» власти. В противном случае – если предположить би­нарность социальных наградных отношений – о наградах бы мало кто знал, а если бы и узнал, то не придал бы им такого значения, какое имеют публично провозглашённые (объявлен­ные) госу­дарственные, церковные, общественные, спортивно-игровые и иные награды. Негласно учреждённая, тайно заслуженная и скрыто вручённая награда – это нонсенс, нечто подобное круглому квадрату. В таком случае социально-символический смысл награды стремится к нулю, и награда, как уже говорилось, низводится до уровня простого знака – мандата, ярлыка, должностного знака и т. п., либо рас­сматривается в плос­костной позитивистской парадигме как «стимул» для какой-то однозначной «реакции».

Наконец, если бы «услужные отношения» и впрямь были такими, какими их представил П. Сорокин, то их бинарный характер отменял бы необходимость того, присутствие чего нормальное восприятие каждого гражданина фиксирует в них как самоочевидную данность, а именно – социальную значимость действий (поведения, образа жизни), за которые власть удостаивает награды. Тем самым награда лишалась бы одного из своих фундаментальных сущностных свойств. Если предположить, что власть могла бы напрямую – вне третьего субъекта наградных отношений – заказывать или требовать у членов социума всё, чего она пожелает, то награды как социального феномена не существовало бы. Тогда власть могла бы вообще игнорировать социум, не заботится о собственной легитимности, о благополучии граждан и перспективах развития общества, а те вознаграждения, которые она выдавала бы заслужившим их, имели бы не социальную, но исключительно властно-политическую значимость. Даже простой здравый смысл, не затронутый поли­то­логической рефлексией, указывает на абсурдность такого предположения, поскольку оно, ра­ди­кально-анархи­чески разделяя власть и социум, отрывается от естественных основа­ний со­циаль­но-истори­чес­кого бытия и тем самым обрекает на гибель как власть, так и социум.

Но в том-то и дело, что власть, придавая особую значимость опреде­лённым социальным действиям членам гражданского общества, – а это является необходимой предпосылкой для учреждения награды, – исходит из предположения единства власти и социума, т. е. из нравственно-волевого консенсуса (даже когда это ни в малейшей мере не соответствует дейст­вительности), а саму себя пред­ставляет – себе и народу – как головной орган социума. Именно поэтому наградные взаимодействия предполагают необходимость таких социальных действий личности, которые обладают не только власт­но-поли­тической значимостью и не только индивидуально-личностной, но также и социальной, т. е. жизненно-важны равным образом как для личности действующего и власть имущих, так и для всех подвластных им членов социума (граждан). Таким образом, сверхбинарность, или троичность, наградных отношений – это их конститутивная сущностная особенность.

Универсализация и глобализация наградных отношений

В процессе эволюции социальных форм человеческого общежития от малых и простых ко всё более крупным и сложным (речь идёт о переходе от племён к племенным объединениям, от них – к родам, народам, нациям и т. д.) социально-политические условия доступа к наградам постепенно всё больше демократизируются, а наградные отноше­ния рас­про­стра­няют­ся на всё большее число людей. Они теряют свой узко клановый и племенной характер, становятся сначала по пре­имуществу сословными, по­том по преимуществу социально-классовыми, затем по преиму­ществу социетальными. Постепенно не только условия доступа к наградам, но и условия их достижения становятся по своему характеру всё более либеральными и открытыми. Награды современных государств, хотя они ещё адресованы в первую очередь ко всем и каждому внутри данного общества (в этом смысле, они интер­социальны), могут заслужить и получить также граждане и других го­су­дарств (за исклю­чением части наград, адресованных только гражданам дан­ного государства). В этом смысле, наградные системы со­вре­менных государств отчасти ин­тер­национальны.

В последние сто пятьдесят лет появляется всё боль­ше над­государ­ст­венных и над­общественных наград, адресованных людям как «граж­данам мира». Эти награды именуют «междуна­родными». Хотя в практике награж­дений ими часто просмат­ривают­ся поли­тически-бло­ко­вые и куль­турно-регио­нальные пристрастия и интересы, по сути своей это награды в лучшем смысле космопо­ли­тические. Заметный рост количества между­народных наград обусловлен ускорением тем­пов глобализации и расширением затраги­ваемых ею областей жизни. Примерами первых междуна­родных наград могут служить Нобелевская премия (1895/1900), медаль Флоренс Найтингейл (1912). Среди со­вре­менных международных наград вы­деляются на­г­рады ООН, а так­же на­г­рады мно­го­числен­ных меж­ду­народ­ных спор­тивных ор­га­низаций, объе­ди­нений, коми­те­тов, перио­дически ус­траи­ваю­щих, на­пример, олим­пийские игры и чем­пиона­ты мира[14].

Ценностная значимость награды

Исторически первые награды были необходимо связаны со священными реликвиями как наиболее ценным из всего, что существовало в социуме. Известно, что первые европейские наградные ордена и их знаки произошли от религиозных орденских организаций и их знаков. Они унаследовали от них не толь­ко со­ответ­ствую­щую символику, но и тор­жественную це­ремо­нию на­г­раж­де­ния, стро­го регла­ментиро­ванные правила ритуалов ношения знаков наград, включая кавалерские костюмы, правила обращения с ними в течение жизни и после смерти кавалера. До сих пор награда – это то, что, подобно священной реликвии, передаётся из рук награждающего в руки награждаемого в торжественной це­ремонии и принимается для ношения с соблюдением правил ритуала и последующего обращения с ними, в соответствии с действующим законом. Награждённые, совершившие поступки, не достойные полученных ими наград, лишаются их в законно установленным порядке.

Сакрализация наградного дела как части государственной политики правящей элиты необходимо связана также с сакрализацией самой политической власти и её высших представителей – императоров, королей, царей. Так, в Древней Греции и Древнем Риме существовал apotheosis – обожествление императора и членов его семьи. Помазание при избрании царей в Ветхом Завете послужило прообразом помазания христианских государей при восшествии на престол. Византийских императоров, впоследствии и русских царей, и других европейских христианских монархов помазывали на царство святым миром. Это было не отдельное таинство, а, скорее, продолжение обычного таинства миропомазания, когда для управления го­сударством человеку по­дают­ся особые дары Духа Святого. Ярким примером сакрализации политической власти является синтоизм, а образцом сакрализации наградного дела – созданная на основе синто наградная система императорской Японии, существовавшая до октября 1945 г. (Розанов 2008: 84-87, 94-103, 119-117).

В историческом прошлом у всех народов реальным знаком награды могло быть абсолютно всё, что имело не только сакральную, но и просто большую материальную или иную ценность, например, повышало место награждаемого в общественной иерархии или служило публичным свидетельством внимания и уважения к нему со стороны верховного правителя. Знаки наград – это, например, рабы и рабыни; захваченный в войне вражеский город, отданный войску на разграбление в течение определён­ного времени; шуба с княжеского пле­ча; кубки, чаши, золотые и серебряные монеты; княжеский по­сланник, который собирал на­род и во всеуслы­шание объявлял, что князь интересуется, как поживает имярек, и желает ему здравствовать; портреты царя, царские аренды, повышение в чи­не (должности), драго­ценности, именные часы и т. д. По мере ин­сти­туцио­на­лизации на­градного дела, помимо всех прочих упо­мянутых и не упомянутых здесь знаков наград, в Западной Европе в Новое время вошли в обиход специа­лизи­рованные наградные знаки (фалеронимы). Они из­го­тавлива­лись сна­чала по пре­иму­ществу из драгоценных металлов и часто украшались дра­гоценными камнями – медали, ордена, звёзды, кресты. Единственной функцией этих особых вещей было служить знаком награды, т. е. указывать на то, что имярек стал объектом позитивного (по­ощри­тель­ного) власт­ного акта го­су­даря-им­пе­ратора или позднее, в де­мо­кра­тических респуб­ликах, – государства.

Таким образом, с аксио­ло­ги­ческой точки зрения, награда – это то, ценностная значимость чего в одинаковой мере признаётся награждаю­щим и награждаемым, рав­но как и определённой частью социума (как правило, большей его частью). Ценностную значимость наград, о которой идёт речь, следует отличать от ры­ночной стоимости знаков наград в их конкретном предметном воплощении, а также от финансово-эконо­ми­ческой оцен­ки со­пут­ствующих наградам ма­те­риаль­ных льгот и вся­кого рода обще­ст­венных привилегий. Ценностная значимость награды имеет чисто фидуциарный характер, т. е. базируется на консен­сусе социума в отношении того, что те или иные предметы или материалы (например, металлы, камни) являются «цен­ными», что всегда имеет какаю-либо мифическую подоплёку. Так, если в каком-то социуме считают «ценными» раковины каури, то они могут служить и наградами, и дорогими подарками, и деньгами. С точки зрения здравого смысла, рыночная стоимость знаков награды (прежде всего фа­леронимов), сопряжённых с ней льгот и привилегий должна со­ответ­ствовать уровню престижности награды, быть ему в некотором смысле пропорциональной. Однако наградная практика современных государств, общественных и международных организаций свидетельствует о том, что такое соответствие и пропорциональность встречаются далеко не всегда. Примерами могут служить, например, медали ООН, МОК, го­сударст­венные награды многих государств, в част­ности, социалистической Кубы (Малинкин 2018). Можно констатировать общемировую тенденцию к признанию такого несо­ответствия нормальным.

Консенсус социума в отношении ценностной значимости награды является необходимым условием для признания общезначимыми ду­ховно-нрав­ствен­ных цен­ностей, заключённых в на­г­раде – в сим­во­лической фор­ме и декларируемых в их статутах и положениях, – ценностей, составляющих фундамент господ­ствующей в обществе политической идеологии. Эти цен­ности обусловливают выбор и характер социаль­но-эти­чес­ких добродетелей, а они, в свою оче­редь, определяют селективные критерии, на основании которых предста­вители правящей власти распознают значимые для государства и общества социальные действия и отделяют их от ординар­ных, ру­тин­ных[15]. На­пра­шивается вы­вод: каковы фундаментальные ценности и ценностные приоритеты в данном государстве, таковы и реальные социальные действия граждан, квалифицируемые как воинские подвиги и гражданские заслуги.

Однако историческая действитель­ность и реальная политика вно­сят свои кор­рективы в этот чисто ра­цио­наль­но-ло­ги­ческий и потому несколь­ко прямо­линейный вы­вод. С одной сто­роны, за­клю­чён­ные в на­г­радах цен­ности всег­да пред­ставляют собой резуль­тат ком­промисса меж­ду цен­ностя­ми господ­ст­вующей в го­су­дарстве по­ли­тической идео­логии и ценностями гражданского общества, унаследованными по традиции из его куль­турно-ис­то­ри­ческого прош­лого. Такой компромисс часто скрывает внутренние противоречия между ценностями и ценностными приоритетами, который находит символическое выражение в структуре наградных систем, в отдельных наградах и их знаках. Например, анализ автором цен­ностно-идеоло­гичес­ких оснований официальной классификации государственных наград СССР выявил в ней ряд очевидных смысловых не­сообраз­ностей и логических неувязок, которые было бы нелепо объяснять плохим знанием логики или догматической косностью мышления законодателей. Это как раз следствие указанного выше идео­ло­гического компромисса. Другим примером такой «иррациональности» может служить наградная система РФ. Наряду с наградами, которые названы в честь православных святых, имеют форму креста, содержат в своих эмблемах христианскую символику, в неё входят две высшие награды (звания Герой Рос­сийской Федерации и Герой Тру­да Рос­сийской Фе­дерации), знаки которых имеют форму пятиконечной звезды, стоящей на двух лучах, а это, как известно, ма­сон­ский и боль­шевистский бо­гоборческий символ.

Текущие актуальные интересы государства, реализуемые в его внутренней и внешней политике, не всегда совпадают с относи­тельно кон­стантными цен­ностно-ориен­тиро­ванными нацио­нальными интереса­ми, например, гео­поли­ти­ческими. Помимо этого, в реальной политике, как в шах­матной иг­ре, иногда при­ходится жертвовать фигуру, чтобы выиграть ферзя, или жерт­вовать ферзя, чтобы добиться победы. Вот поче­му реальные социальные дей­ствия граждан, ква­ли­фи­цируемые как воинские под­виги и гражданские заслуги в один исторический момент, в другой исторический момент могут квали­фицироваться как преступные деяния (предательство, измена родине), и наоборот. Такие реально-исторические и реально-политические повороты вызывают к жизни политику героизации и де­героизации личностей, групп и связанных с ними исторических со­бытий. В наше время, когда против России развязана информационная, психологическая и идеологическая войны, средствами которых становятся не только актуально-политические fake news, но и ценностно-значимые фаль­сификации истории, требуется продуманная политика в области исторической памяти российского народа, направленная на укрепление меж­поколен­ческой солидарности. Исследования автора по социологии наградного дела как раз и служат обоснованию такой политики (Малинкин 2018).

Наградные отношения в свете теории символического обмена

Поскольку награждающий и на­г­раж­даемый оди­наково при­знают социальную значимость того дела, за которое при­суждается награда, и ценностную значимость самой награды, постольку награждение как специфический способ социального взаимодействия оказывается чем-то похожим на символический обмен по древнеримскому принципу «do ut des» («даю, чтобы и ты мне дал») – причём и в его первоначальном религиозном смысле, и в позднем смысле в контексте римского права. Но можно ли рассматривать награду как форму символического обмена? Наш ответ: нет.

Во-первых, символический обмен – двусто­ронний акт. Несмотря на то, что общественный кон­текст ак­тов символического обмена имеет значение как для тех, кто их со­вершает, так и для сторонних интерпретаторов, необходимость «третьего субъекта» (публичности, гласности в смысле, указанном выше) не относится к сущности акта сим­воличес­кого обмена, как это имеет место в наградном отношении.

Во-вторых, символический обмен – принципиально однократный акт, хотя он допускает однообразную регулярность своего воспроизведения, ко­торая создаёт серийность в последовательности реального времени. Наградное отношение, наоборот, програм­мируется как прин­ципиаль­но неод­но­кратное и в то же время исключает однообразную ре­гулярность своего воспроиз­ве­дения, создающую се­рийность в по­следо­ва­тельности реального времени.

В-третьих, символический обмен по древнеримскому принципу «do ut des», в его первоначальном религиозном смысле, – это отношение между человеком и богом, век­тор ко­торого пер­вично направ­лен сни­зу в верх. Это не что иное, как подно­ше­ние с целью за­дабри­ва­ния выс­шего мо­гу­ществен­ного су­щества, распо­ло­жения его к себе – подношение, ко­торое, по идее (точнее говоря, по вере), должно с лих­вой окупить­ся. Сим­во­лический обмен по древнеримскому прин­ципу «do ut des», понимаемый в контексте римского права, – это отношение по идее (точнее говоря, по праву) равных, которое вообще не имеет вер­тикального вектора.

Принятие награды означает вы­ра­жение пре­дан­ности общему делу, готовности его продолжать, и одновременно выражение послушания, повиновения, верности или лояльности власть имущим, т. е. фактическое признание за ними высшей социально-иерархической инстанции и способности адекватно представлять общее дело, которому готов служить награждаемый. Здесь проявляется сущность награды, в принципе не совместимая с идеей символического обмена: это опредме­ченное предполагающее служение властно-по­ли­тическое социаль­но-иерархи­ческое отношение, вектор которого первично всегда направлен сверху вниз.

Сравнивая обмен, правда, не сим­во­лический, а реаль­ный эко­номический, Ф. Тённис отмечает эту специфическую особенность награды, связанную с её властным происхождением. При этом он справедливо сомневается в том, что интер­пре­тация вознаграждения как формы обмена адекватна. «Где речь действительно идёт о назначенных призах, там покупателями и продавцами, пожалуй, можно считать тех, кто силится завладеть ими, но ни коим образом не того, кто их выплачивает. Его обещание, как правило, не есть обещание контрагента: если условия окажутся выполненными, то он лишь в моральном смысле будет должен не отказать в обещанном. Но он сам, как господин, вершит суд над их действиями (и именно поэтому может также «пренебречь» ролью чле­на жюри); и то, что он даёт, ока­зывается соразмерным благу, тогда как обмен по сути своей является двойным и одновременным актом, не ведающим ни «до», ни «пос­ле», ни «верха», ни «низа» (т. е., безразличным к рангам, поскольку представление о них всегда пространственно, подобно тому, как и по природе родитель обычно бывает выше и крупнее своего ребёнка, а мужчина – женщины). Ни «до», ни «после», – потому что если ответное действие должно последовать через некоторое время, то в действительности происходит вы­менивание (принятого на веру) обещания на вещь» (Тённис 2002: 287).

Таким образом, концепция сим­во­ли­ческо­го об­мена ока­зывается не адекватной для теоре­ти­чески-со­цио­ло­гическо­го от­обра­жения наградных социаль­ных взаимо­действий по тем же самым при­чинам, что и кон­цепция обмена вообще: обмен по сути своей является актом однократным, двусторон­ним и горизонтальным («не ведающим… ни «верха», ни «низа»). Меж­ду тем, наградное отношение, основанное на служе­нии, при­нципиаль­но мно­го­кратно, является, как установле­но выше, трёх­сторонним и первично направлено сверху вниз.

Награда и легитимность властного господства

Легитимность господства власти – необходимое условие наградных отношений, поскольку она создаёт нравственно-волевой консенсус в социуме между награждающим, награждаемым и наблюдателями. Социальный институт наградного дела действует эффективно только благодаря легитимности господства власти. Невозможно заставить людей стремится к наградам, добиваться и заслуживать их в приказном или принудительном порядке. Об этом совершенно верно писал П. Сорокин, указывая в качестве одного из трёх условий наградных отношений добровольность. Но нет ли в наших дефинициях награды и наградного дела внутреннего противоречия – ведь господство предполагает не добровольность, а принудительность, подчинение же господству необходимо связанно именно с послушанием в приказном порядке?

Исследуя сущность властных отношений, М. Вебер опре­делял власть и господство следующим образом: «“Господством”, согласно оп­ре­де­ле­нию (гл. 1, пар. 16), сле­дует называть воз­мож­ность обеспе­чить по­виновение ка­кой-либо группы людей особенным (или всем) приказам. Таким образом, [господство] это не любого рода возможность применять «власть» и оказывать «влияние» на других людей. Господ­ство («авто­ритет») в этом смысле может ос­новываться в каждом отдельном случае на самых различных мотивах послушания, на­чиная с тупой при­вычки и кон­чая чисто це­ле­рациональными соображения­ми. Каж­дое под­лин­ное отношение господства характе­ризуется желанием определённого минимума послу­шания, то есть, заинте­ре­сован­ностью (внеш­ней или внут­ренней) в послушании» (Weber 1985: 122)[16].

В главе 1, параграф 16, на которые ссылается М. Вебер, находим такие определения: «Власть означает любую возможность настоять внутри какого-либо социаль­ного отношения на собственной воле, также вопреки противоположному стремлению, на чём бы такая возможность ни основывалась. Господством следует называть возможность добиться послушания каких-либо лиц приказу оп­ределён­ного содержа­ния; дис­цип­ли­ной следует называть возмож­ность добиться благо­даря натре­ни­рованной установке быстрого, автоматического и схема­тического по­слу­шания какому-либо приказу опре­делён­ного множества людей. Поня­тие “власть”, – продолжает М. Ве­бер, – со­цио­ло­гически аморф­но. Все мыслимые качества человека и все мыслимые констел­ляции могут дать кому-то возможность в определённой ситуации настоять на собственной воле. Поэтому социологическое понятие “господство” должно быть более точным и может означать только возможность обеспечить послушание приказу» (Weber 1985: 28-29).

Способен ли социальный институт наградного дела, возникающий и функционирующий, как сказано выше, только благодаря легитимности господства власти, обеспечить добровольность мотивации людей? Да. И в нашем определении наградного дела нет никакого внутреннего противоречия. Сомнения могут появиться только из-за внешней схожести ряда понятий. Было бы опрометчиво смешивать понятие «господство» с понятием «легитимность», соответственно, господство власти с легитимностью её господства. Как раз на легитимности господства власти и зиждется социальный институт наградного дела. Чтобы провести чёткое различие между указанными понятиями, обратимся снова к классику социологии политики.

«Но ни нравы или положение интересов, ни чис­то аффективные или чисто цен­ностно-рацио­наль­ные мотивы единения не могут пред­ставлять надёжных оснований для господства, – пишет М. Вебер. – К ним обычно добавляется ещё один мо­мент: вера в леги­тимность (Legitimitӓtsglaube). Господство, как учит опыт, никогда добровольно не ограничивается только материальными, или только аффективными, или только цен­ностно-рацио­нальными мотивами как возможностями своего дальнейшего существования. Всякое господство пытается скорее про­будить и поддерживать веру в свою “легитимность”. Но в зависимости от вида легитимности, на которую пре­тендует господство, различаются и тип послушания, и тип штаба управления, предназначенного обеспечивать господство, и ха­рактер его осуществления. А тем самым и его эф­фективность. Следователь­но, виды господства целесообразно различать по типичной для них претензии на легитимность» (Weber 1985: 122).

М. Вебер показывает здесь принципиальное отличие юридических понятий от социологических. Под легитимностью как понятием социоло­гическим он имеет в виду не правовую законность (легальность) власти и её господства, а веру в них т. е., проще говоря, доверие людей к действующей власти. Нравственные представле­ния, материаль­ные ин­те­ресы, эмо­циональ­ные пе­ре­жива­ния, чисто рацио­нальное принятие ценности – всё это, конечно, важно для со­хра­нения влас­ти, но несопоставимо по своей надёж­ности с иррациональным или нерациональным восприятием ценности са­мой господствую­щей власти, с верой в неё, с верностью ей. Толь­ко последние могут создать уверенность и убеждён­ность в муд­рости и непогрешимости власти, в незыблемости установ­ленных ею порядков, в способности гаран­тировать лучшее будущее и т. п.

Социальный институт наградного дела обязан власти, прежде всего политической, своим возникновением, существованием и функцио­ни­рованием, потому что всякая власть – о какой бы власти ни шла речь, будь то о власти вож­дя племени, колдуна, школь­ного директора, спорткомитета, мэрии или государства – всегда нуждается в укреплении легитимности своего господства, или, проще говоря, в повышении своего авторитета. Когда М. Вебер пишет о «легитимном господстве», речь идёт, прежде всего, об авторитете власти, которая заслуживает (или не заслуживает) доверия бла­годаря тем или иным мотивам веры (или неверия) в неё, но отнюдь не о за­конности господства или бес­прекослов­ности под­чинения приказу. Вот почему легитимность господства ка­кой-либо власти в принципе не исключает ни нелегальности этой власти как та­ковой, ни тем более неле­галь­ности установленного ею господства.

Вслед за М. Вебером мы различаем три «чистых типа» легитимного господства, в силу которого функционирует социальный институт наградного дела, основанный на обыч­ном либо государствен­ном праве: харизматическое, традиционное и рациональное.

«Первичное формообразование их легитимности может быть:

1. рационального характера и основываться на вере призванных осу­ществлять гос­под­ство в законность уста­новленных по­ряд­ков и права им распоря­жаться (легальное господство); или
2. традиционного характера и осно­вывать­ся на обы­ден­ной ве­ре в святость действующих с давних времён традиций и на вере в ле­гитимность авторитета призванных в силу этих традиций (традиционное господство); или, наконец,
3. харизматического характера и ос­но­вываться на вы­ходящих за рамки обы­денности проявле­ниях свя­тости, или геройской силы, или образ­цовости какой-либо лич­ности и на поряд­ках, учреждённых ею или посредством её откровений (хариз­ма­тическое господство)» (Weber 1985: 124).

Разумеется, «чистые», или «идеальные» типы, как указывал М. Вебер, будучи теоретическими социологическими конструктами, не существуют в дейст­витель­ности – в реальной жизни встречаются лишь явления, которые благодаря этим конструктам мы можем иденти­фи­цировать как «смешан­ные» фе­номенальные формы. При­чём они одинаково важны как для понимания мо­тивов людей в их отношении к власти, так и для понимания восприятия её наград, мотивов стремления к ним, борьбы за них либо их неприятия, пренебрежения ими. И те, и другие вследствие своей сущностной близости, всегда носят «смешанный», иногда проти­воречивый характер.

Итак, социальный институт наградного дела происходит из власти и господства, служит актуальным интересам правящих властей, их идеологическим и по­ли­тическим целям, выражает их целерациональные и цен­ностно-ра­цио­нальные установки, однако он не может служить им в принудительном или приказном порядке. Укрепляя легитимность господства власти, или её авторитет, институт наградного дела выступает в роли особо рафинированного инструмента власти: а именно приме­няется для «тонкой настройки» социума в свою пользу. «Тонкость» этого инстру­мента состоит как раз в не­обя­зательности, добро­воль­ности выбора по отношению к наградам: принимать их условия или не принимать, стремиться к ним или нет – это индивидуаль­но-лич­ное дело каждого. Но этот момент – отсутствие приказа, принуждения, долга, обязательности – как раз и таит в себе нена­вязчивый соблазн, поз­воляющий на­прав­лять в нужное русло умонастроения отдельных людей, групп, страт, классов, а также настроение всего общества.

Демонстрируя таланты и способ­ности, ум и силу, отвагу и героизм, трудолюбие и упорство, и получая за них не только справедливое вознаграждение, но и награды, люди проникаются доверием к власти и передают его своим личным примером окружающим. Принимая награду, лю­ди берут на себя также и ответственность перед властью, поскольку вступают с ней в правовые отношения, в оп­ре­делённой мере обязывающие их и регламен­тирующие их поведение.

Литература

Аверинцев С.С. (2001) Символ. София-Логос. Словарь. Киев: Дух i Лiтера: 155-161.

Кассирер Э. (2015) Философия символических форм. Т. 1. Язык. Т. 2. Мифологическое мышление. Т. 3. Феноменология познания. М.-СПб.: Центр гуманитарных инициатив.

Луман Н. (2001) Власть. М.: Праксис.

Луман Н. (2005) Реальность массмедиа. М.: Праксис.

Малинкин А.Н. (2013) Награда как социальный феномен. Введение в социологию наградного дела. М.-СПб.: Центр гуманитарных инициатив.

Малинкин А.Н. (2018). Культ героической личности в наградах социалистической Кубы. Исследование по социологии наградного дела. 2-е изд. М.: Русская школа.

Малинкин А.Н. (2019) Концепция феноменологии Макса Шелера. Шелер vs

Гуссерль. М.: Русская школа.

Розанов О.Н. (2008) Наградные системы в политике и идеологии стран Северо-Восточной Азии. М.: Памятники исторической мысли.

Сорокин П. (1999) Преступление и кара, подвиг и награда. Социологический этюд об основных формах общественного поведения и морали. СПб.: РХГИ.

Тённис Ф. (2002) Общность и общество. Основные понятия чистой социологии. СПб.: «Владимир Даль».

Шёк Г. (2010) Зависть. Теория социального поведения. М.: ИРИСЭН.

Шелер М. (2011) Проблемы социологии знания. М.: Институт общегуманитарных исследований.

Шелер М. (2020) (1) Мысли о политике и морали. М. МСЛ.

Шелер М. (2020) (2) О сущности философии. М.-СПб.: Центр гуманитарных инициатив.

Bentham J. (1825) The Rationale of Reward. Classical Utilitarism Web Site

[http://www.laits.utexas.edu/poltheory/bentham/rr/] (дата обращения: 05.08.20).

Weber M. (1985) Wirtschaft und Gesellschaft. Grundriss der verstehenden Soziologie. Tübingen: J.C.B. Mohr (Paul Siebeck).

THE SOSIAL ESSENCE OF AWARD.

A STUDY ON THE SOCIOLOGY OF AWARD AFFAIRS

Alexander Malinkin[17]

Abstract. The author focuses on the essence of the award (first of all, state award). The award is understood as a social relation. A distinction is made between a phenomenally given award sign and an award as a positive (incentive) sanction of the authority. The award is considered as a multidimensional symbol. It symbolizes first of all the feats, merits, services, for which it is awarded; social success of the person awarded and social status achieved by him; authority and the legitimacy of the officials. Respectively, the award has three basic forms of the symbolic significance: social-ethical, individual-personal, overbearing-political. The core of the awards essence is a social-hierarchical overbearing-political attitude whose vector is primary always directed from top to bottom. The ideal typical structure of award relations is ternary: the award is a special form of the sustained social interaction between three social actors: (1) the founder of the award and the awarding actor, (2) the actor who receives the conditions for achieving award and deserves it, (3) the society as an observer of the relationship between the first two actors and as a potential participant in the struggle for the awards. The state award systems represent the non-verbal means of communication of authorities and people with the reciprocal contingent selectivity, overbuilt on the natural usual languages. The society’s consensus on the value significance of the award is a necessary condition for recognizing the spiritual and moral values contained in the award, which form the foundation of the political ideology prevailing in society, as generally valid. These values ​​determine the choice and character of the social ethical virtues, and they in turn define selective criteria based on which representatives of the ruling authority recognize the actions relevant for the state and society and separate them from the ordinary actions. It also explains why the essence of the award cannot be understood in the light of the doctrine of symbolic exchange. The legitimacy of power domination is a prerequisite for award relations because it creates a moral-willed consensus between their three actors. The social institution of the award affairs operates effectively only due to the legitimacy of power dominance, however, the principle of voluntariness in regard to the conditions for the attaining awards is thereby not violated.

Keywords. Award, award relations, social institution of the award affairs, symbol, significance, values, social hierarchical overbearing-political attitude, legitimacy of power dominance

References

Averintsev S.S. (2001) Simvol [Symbol]. Sofiya — Logos. Slovar’ [Sofia – Logos. Dictionary). Kiyev: Dukh i Litera, 155–161 (in Russian).

Bentham J. (1825) The Rationale of Reward. Classical Utilitarism Web Site

[http://www.laits.utexas.edu/poltheory/bentham/rr/] (data obrashcheniya: 05.08.20).

Cassirer E. (2015) Filosofiya simvolicheskikh form. Т. 1-3. Per. s nem., 2-е izd. [The Philosophy of Symbolic Forms. V. 1-3, 2nd Ed.]. Moscow, St. Petersburg: Tsentr gumanitarnykh initsiativ (in Russian).

Luhman N. (2001) Vlast’[Power]. Moscow: Praksis (in Russian).

Luhman N. (2005) Real’nost’ massmedia [The Reality of Mass Media] Moscow: Praksis (in Russian).

Malinkin A.N. (2013) Nagrada kak sotsial’nyy fenomen. Vvedeniye v sotsiologiyu nagradnogo dela [Award as a Social Phenomenon. The Introduction in a Sociology of Award Affairs]. Moscow, St. Petersburg: Tsentr gumanitarnykh initsiativ (in Russian).

Malinkin A.N. (2018). Kul’t geroicheskoy lichnosti v nagradakh sotsialisticheskoy Kuby. Issledovaniye po sotsiologii nagradnogo dela. 2-ye izd. [The Cult of the Heroic Personality in the Awards of Socialist Cuba. Research on the Sociology of Award Affairs]. Moscow: Russkaja shkola (In Russian).

Malinkin A.N. (2019) Koncepcija fenomenologii Maksa Shelera. Sheler vs Gusserl’ [The Concept of the Phenomenology by Max Scheler. Scheler vs Husserl.] Moscow: Russkaja shkola

(In Russian).

Publikatsii A.N. Malinkina po sotsiologii nagradnogo dela [https://kilinson.com/story/2019/11/12/publikatsii-an-malinkina-po-sotsiologii-nagradnogo-dela/] (data obrashcheniya: 05.08.20)

Rozanov O.N. (2008) Nagradnyye sistemy v politike i ideologii stran Severo-Vostochnoy Azii [The Award Systems in Politics and Ideology of the Northeast Asian Countries]. Moscow: Pamyatniki istoricheskoy mysli (in Russian).

Scheler M. (2011) Problemy sotsiologii znaniya [Problems of the Sociology of Knowledge]. Moscow: Institut obchegumanitarnyh issledovaniy. (In Russian).

Scheler M. (2020) (1) Mysli o politike i morali [Thoughts on politics and morality]. (in Russian).

Scheler M. (2020) (2) O sushchnosti filosofii [About the essence of philosophy]. M.-SPb.: Tsentr gumanitarnykh initsiativ. (in Russian).

Schoeck H. (2010) Zavist’. Teoriya sotsial’nogo povedeniya [Envy. A Theory of Social Behavior]. Moscow: IRISEN (in Russian).

Sorokin P. (1999) Prestupleniye i kara, podvig i nagrada. Sotsiologicheskiy etyud ob osnovnykh formakh obshchestvennogo povedeniya i morali [Crime and Punishment, Feat and Award. A Sociological Study on the Main Forms of Social Behavior and Morality]. St. Petersburg: RChGI (in Russian).

Toennies F. (2002) Obshchnost’ i obshchestvo. Osnovnyye ponyatiya chistoy sotsiologii. [Community and Society. Basic Concepts of Pure Sociology]. St. Petersburg: Vladimir Dal’ (in Russian).

Weber M. (1985) Wirtschaft und Gesellschaft. Grundriss der verstehenden Soziologie [Economy and Society. An Outline of Interpretive Sociology]. Tübingen: J.C.B. Mohr (Paul Siebeck) (in German).

Ссылки

[1] Эта первая книга П. Сорокина, тогда ещё студента Санкт-Петербургского университета, вышла в свет в 1913 году.

[2] Более подробно см. (Малинкин: 2013: 12-21). Бесспорным вкладом П. Сорокина в социологию наградного дела является, на наш взгляд, чёткая формулировка им трёх отличительных особенностей «услужного акта». Схватив на лету (пусть и поверхностно) модную в довоенной Германии феноменологию, П. Сорокин находит их в «характере психического переживания»: «услужной акт», ведущий к награде, 1) не может противоречить субъективному представлению о должном; 2) может быть только добровольным; 3) должен быть «избыточно добродетельным», или «сверхнормальным», т. е. эктраординарным, нерутинным (Сорокин 1999: 119).

[3] В центре нашего внимания будут государственные наградные системы.

[4] Образ знака (знаковый образ) даже одной и той же награды видоизменяется в процессе истории под влиянием множества факторов. Среди них следует отметить, в первую очередь, изменения в политической организации общества, господствующей политической идеологии, которые приводят к изменениям символики на эмблемах наградных знаков, в их форме и пр., а также появление новых техник и технологий изготовления знаков, новых конструктивных и дизайнерских решений, новых материалов, внесение исправлений в конструкции знаков в результате учёта опыта их ношения и бытования (например, изменение способов крепления наградных знаков к одежде).

[5] Так называется третий том его «Философии символических форм».

[6] См. «Исключение Максом Вебером философии. (К психологии и социологии номиналистического способа мышления)» (Шелер 2011: 223-232). См. также критику Шелером сциентизма М. Вебера в статье «Учение о мировоззрении, социология и полагание мировоззрения» (1922) (Шелер 2020 (2): 177-194).

[7] В предисловии к первому изданию «Проблем социологии знания», написанному в ноябре 1925 г., Шелер констатировал, что «… до сих пор лишь философия, происходящая из позитивистского круга идей (начиная с Кондерсе, О. Конта, Г. Спенсера и кончая Э. Махом, Э. Дюркгеймом, Л. Леви-Брюлем) предложила – и в этом её огромное преимущество – поистине всеохватывающее учение о развитии человеческого знания. Немецкая философия, особенно поскольку она была ориентирована на Канта, оказалась на этой ниве, в общем и целом, неплодотворной». В примечании к этим словам он сделал оговорку: «Только Эрнст Кассирер с недавних пор (1921) в своём выдающемся труде «Философия символических форм» … пытается предпринять нечто подобное. К сожалению, о втором томе его труда, особенно важном в плане рассматриваемых мною проблем, я узнал слишком поздно для того, чтобы уже здесь суметь им как-то воспользоваться. Но, между тем, сведущий читатель заметит, насколько во многих и существенных пунктах результаты Кассирера совпадают с моими (несмотря на принципиально разные предметно-философские предпосылки)» (Шелер 2011: 244-245). См. позитивную оценку Кассирером вклада Шелера в разработку проблемы понимания и данности «чужого Я»: (Кассирер 2015 (Т. 3): 76-79).

[8] Есть основания предполагать, что идеи позднего Кассирера оказали влияние на взгляды Л. Уайта.

[9] «Дипломатические» награждения врагов встречаются в истории всех стран. Известны также и не дипломатические награждения врага. Так, командир крейсера «Варяг» Капитан 1-го ранга В.Ф. Руднев был награждён орденом Восходящего солнца императором Японии в знак признания героизма русских моряков. Награду Руднев принял, хотя никогда её не носил.

[10] Что, в принципе, исключает отождествление награды и дара (подарка).

[11] Награды учреждаются также в тайных и эзотерических обществах (например, в масонских ложах), но внутри них они обязательно должны быть гласными. В противном случае конститутивный символический смысл награды теряется, и она превращается в должностной знак, знак инициации, знак принадлежности к организации, корпорации и т.п.

[12] См. (Малинкин 2013: 210-231): Гл. 4, пар. 2 «Главная проблема наградного дела: субсумация» и «Главная проблема субсумации: фиксация социально-значимых действий».

[13] Такова историческая тенденция в реализации основных социальных функций наград. В кастовых, сословных обществах и в современных обществах, где социальная стратификация из-за отсутствия лифтов вертикальной социальной мобильности принимает сословный характер, по понятным причинам всё происходит иначе.

[14] Часто слышимые заклинания, будто «спорт вне политики», – не более, чем фигура политкорректного умолчания, подобная той, когда говорят, что «у преступника нет национальности». В отличие от культуры тела («физической культуры»), спорт, ориентированный на рекордные достижения, всегда был, есть и будет неотъемлемой частью политики и экономики всех государств мира.

[15] Разумеется, эти селективные критерии не имеют прямого отношения к индивидуально-личностной морали в её общечеловеческом понимании, поскольку нормы действующей социальной этики, если и не являются конструктами господствующей политической идеологии, то всегда находятся под её сильным влиянием. Государственная награда, будучи властно-политическим эпифеноменом, находится, как и политика, «по ту сторону добра и зла», т. е. вне сферы значимости индивидуально-личностной морали. В этом смысле, она в сущности аморальна. Но в той мере, в какой политическая власть становится не самоцелью, а только средством, т. е. служит созданию благоприятных условий для осуществления высших стремлений человеческого духа и реализации его высших ценностей, награды этой власти также обретают высший моральный смысл. См. (Шелер 2020 (1)).

[16] Все цитированные фрагменты из книги М. Вебера «Хозяйство и общество» даны в нашем собственном переводе.

[17] Alexander N. Malinkin – Cand. Sci. (Philos.), Leading Researcher, Institute of Sociology, Federal Research Sociological Center. Russian Academy of Sciences (FNISTS RAS), Moscow, Russia. (E-mail: [email protected]).

Александр Николаевич Малинкин ([email protected])
Институт социологии ФНИСЦ РАН, Москва, Россия

Цитирование: Малинкин А.Н. (2020) Социальная природа награды: исследование
по социологии власти. Журнал социологии и социальной антропологии, 23(3):
188–219. https://doi.org/10.31119/jssa.2020.23.3.8

Для оформления статьи предоставил изображения

Каталог Наград российской империи

Ностальгия как мотив коллекционирования

Философия коллекционирования

Мишель Монтень о наградах

__________________

Обсудить материал >>>