Вы видели полотна Леонардо, Рафаэля Санти, Пикассо, Ван Гога, Рубенса, Рембрандта? Хорошо, а работы русских живописцев Феофана Грека, Андрея Рублёва, Карла Брюллова, Крамского, Иванова, Шишкина и Васнецова и многих других? А ваши дети видели? А может и внуки?
Работы нашего сегодняшнего гостя известны не меньше! С этим можно было бы поспорить, если бы…
Он уже классик. Почему классик? А потому что он из когорты тех, кто останется навсегда и давно узнаваем и известен, даже если кто-то и не знает его фамилию. Он из тех, кто как никто другой влияет на формирование детей, кто украшает детство и делает его радостным, весёлым, разноцветным и сказочным! Одним словом — ВОЛШЕБНИК!
Это первое наше интервью с настоящим классиком.
Виктор Чижиков
Виктор Александрович Чижиков — иллюстратор многих книг и журналов, автор Олимпийского Мишки и целой кучи замечательных котов и кошек. И многое, многое, многое другое. И он удивительный собеседник и рассказчик, обаятельнейший человек!
Да и оставив детство позади, если видишь работы Виктора Чижикова, обязательно вспомнишь книги, а может быть что-то интересное из прошлого, а может вспомнятся те, кто был тогда рядом… И, конечно, напомнят о себе те, за кем сегодня нужно следить, чтобы они не порвали книги и играли аккуратнее, бережнее относясь к книгам.
Вот для примера: «А в восьмидесятом я…», «Меня на Олимпиаду, как и многих других вывезли за город в пионерлагерь…», «А такая книга у меня была!..».
Нет, ребята, говорите что угодно, но таких людей как Виктор Чижиков раньше было немного, а теперь совсем трудно найти. Подготовленные вопросы интервью остались не востребованы, а мы были вовлечены в разговор о прошлом, о жизни, о творчестве, об искусстве, о друзьях, которые всегда рядом — Владимир Перцов, Вениамин Лосин, Евгений Монин.
Кстати, мальчишки и девчонки, если будете себя хорошо вести, то Виктор Чижиков ещё что-нибудь расскажет!..
Главный редактор SAMMLUNG/КОЛЛЕКЦИЯ Алексей Сидельников
Сегодня в мастерской замечательного московского художника Виктора Чижикова — он, действительно, на работу ездит на лифте, ну и нас любезно довёз. Алексей Сидельников, Михаил Тренихин и фотограф Андрей Лобанов — дежурная группа журнала.
А.С., М.Т., А.Л.: Виктор Александрович, здравствуйте! Мастерская удачно расположена!
В.Ч. Да уж! Ребята, рассаживайтесь, оглядывайтесь. Много рисунков, сейчас уберём.
А.С. Поговорим и о них. И сразу о знаменитом портрете…
В.Ч.: Когда запутаешься в этих папках, думаешь: «Неужели это я всё нарисовал?!». Уже руки устали разбирать. Но когда долго работаешь…
Да, о потрете. Вот ребята мне написали к 50-летию. Я как юбиляр стою с рюмочкой. Перцев, Монин и Лосин. Они мне к пятидесятилетию и все мы на нём.
М.Т.: Самые близкие друзья?
В.Ч.: Да!.. Между прочим, эта дружба, основанная на профессии – самая крепкая! Та, которая возникла во дворе в детстве, она тоже очень крепкая. Но всё-таки не столь как профессиональная дружба. Мы снимали общую мастерскую в Марьиной роще. Сто метров, у каждого был свой стол. Мы там в футбол играли. Был такой художник-монументалист Женя, он оформлял рынки: везде рисовал здоровые капусты, морковки. На Центральном рынке он вообще разгулялся. Но наступил такой момент – расписал все рынки, нет ни одного заказа. В Подмосковье ему такие деньги, как привык в Москве получать, не платят. И он сдал нам свою мастерскую. Там было просто замечательно. А Женя приходил в телогрейке, с редиской, с четвертинкой в кармане: «Вы играйте, играйте, ребята, а я тут полежу». Бросал свою телогрейку, доставал четвертинку, ножичек вынимал, разрезал редиску, солил. И, как только на ней выступала слеза, буль-буль-буль-буль – четвертинки нету. Хрум-хрум-хрум: «Играйте! Дайте мне свисток, я судьёй буду!».
А.С.: Вы тут Д’Артаньян?
В.Ч.: Да.
А.С.: А Лосин – Партос?
В.Ч.: Да, Веня.
А.С.: А грустный Владимир Перцов – Арамис?
В.Ч.: Да, это Перцев (ПерцОв, как он велел говорить). Он лучше всех нас в женщинах разбирался. И, главное, религиозные темы хорошо знал. А Монин – Атос.
М.Т.: Дочь Монина в библиотеке работает?
В.Ч.: Преподаёт в Полиграфическом.
М.Т.: Я и с дочерями Лосина знаком. С огромным удовольствием смотрел его иллюстрации к сказкам!
В.Ч.: Это лосинская тема! А вот показательная книжка. В меру нашего содружества. Тут мы запечатлены все и у каждого – русская народная сказка. Мы ведь все очень разные художники. Монин стилистически очень силён, очень условный стиль, очень узнаваемый. У Лосина великолепный реализм, по которому соскучились люди уже. Дети требуют конкретики, чтобы всё было грамотно нарисовано. Например, мне приходилось видеть в детской книжке осла с раздвоёнными копытами. А этого быть не должно. Если ты детский художник, ты должен знакомить с предметами, с персонажами, дотошно, как они бывают в жизни. Иногда дети видят впервые. Никакого формализма. В сказках можно допускать свободу, но не такие, как раздвоенные копыта у осла.
М.Т.: Ну вот эти работы я в оригиналах видел. Наверняка он очень внимательно изучал эти детали в Историческом музее, Оружейной палате.
В.Ч.: Изучал! У него была потрясающая зрительная память, во-первых. А во-вторых, очень внимательно читал текст. Находил ошибки даже у Пушкина! Например:
«Как ныне сбирается вещий Олег
Отмстить неразумным хазарам:
Их сёла и нивы за буйный набег
Обрек он мечам и пожарам».
И вот Лосин отмечал неправильность, ведь хазары – кочевой народ и у них сёл и нив быть не могло, почитайте Карамзина. Сразу со ссылками. Или так. Я рисую, он стоит у меня за спиной: «Чижиков, ты человека давно видел?». А это фраза означает, что ему не нравится, как я человечка изображаю. И так далее. «Тебе что, черепахи на глаза не попадались?», или «Воробьи мимо тебя не пролетали?». И тут же берёт карандаш и рисует, как это должно выглядеть. С ним вообще рядом находится – это целая школа была! Я был моложе на четыре года, чем они. Я внимал, раскрыв рот и понимал, что такое счастье мне привалило, находится среди этих людей!
А.С.: А как Вы познакомились?
В.Ч.: В «Мурзилке»! Хотя с Перцевым мы учились вместе в одном институте, в Полиграфическом. Он старше был, но я видел его, знал. Сначала открылся журнал «Весёлые картинки», орган ЦК ВЛКСМ. И «Мурзилка» — тоже орган ЦК ВЛКСМ, и «Вокруг света». В общем, в «Молодой гвардии» был настольный теннис. И вот мы там играли. Лосин, кстати, бил и с левой, и с правой, мячи доставал все, удары были сокрушительные. Тогда только появились ракетки-сандвичи. Мы потом тоже научились неплохо играть. Но всё шло от Лосина. Он был очень скромный. Но внутри кампании нашей он завоевал авторитет и рисованием, и пинг-понгом, и тем, и сем. А самое главное – своей эрудицией! «Ты рисуешь лампочку современную, а при Ленине она была вот такой». И рисует. Он сходу всё делал.
Мы ездили в Дом творчества в Палангу, это в Союзе художников. Советская власть была прелесть – художников на два месяца посылали бесплатно – только работай. В Палангу, или в подмосковный Дом творчества. Мастерские, комнаты, жратва замечательная, вкуснейшие пирожки. Вот так мы себя представляли рай. А в Паланге – шум моря, зима поздняя (или ранняя весна), море выбрасывает угрей на пляж. Монин думал, что же это? Мы ещё спали, а он рано вставал, «нагуливал» идеи. И вот прибегает: «Там на пляж выбрасывает каких-то змей, я одну поймал, она меня укусила!». А тут литовец проходил: «Какие змеи? Это угри! Пограничники уже проплывали, набрали себе на обед. Все снимайте наволочки, идём на берег». Вышли на берег, набили наволочки. Это такая вкуснятина! Литовцы умеют их готовить! Изумительно!.. Так вот я от Лосина всё-таки не отстану. Перед поездкой в Палангу начинались звонки: «Слушай, Чижик, а Лосин едет? Да? А, ну тогда я энциклопедию дома оставлю, она тяжёлая…». Рыцарские вооружения для Лосина не проблема. «Кирасы были вот такие, латы такие. Это не всех было, но у итальянцев были. Ты какую сказку рисуешь? Сейчас я тебе покажу».
Или прибегает художник-харьковчанин:
— Слушай, Венечка, как рисуется выхухоль и что это такое вообще?
— Выхухоль относится к отряду таких-то, как мышка с длинным носом
— Ты мне только покажи и скажи какого она реально размера?
— Она рисуется вот так.
Только этот убежал, прибегает Раса Дачкуте, литовская художница, которая рисует букварь:
— Милый Венька, как рисуется ваш русский национальный инструмент горн?
— Ну вот наш русский национальный инструмент горн рисуется вот так: раструб, так, вот так, а вот здесь мундштук, он прижимается к губам и выглядит вот так.
— А нет, мундштук не надо, это будет у пионера в горле.
— А, ну если в горле, тогда наш русский инструмент рисуется вот так. Это если в горле.
А литовцы вообще считали, что мы реалисты жуткие. Только выпивать они к нам всегда приходили. Все национальности приходили к нам. В этих домах творчества действительно возникала дружба народов. Когда на профессиональной основе, ещё выпили… Никакого не было различия! Через неделю мы уже знали друг друга как облупленных! Было очень интересно. Пройдёшь по всему дому творчества и увидишь состояние графики по всему Советскому Союзу – пятнадцать стран! Мы понимали, что это нам привалило большое счастье, просто ощущали. Там и обмен мнениями. Но они считали, что мы, русские художники, отсталые — только реализм. А Лосин говорил, что без реализма и вы подохнете, исчерпаете всё. А где ещё брать идеи? Только в природе. И он был абсолютно прав, потому что они в итоге к природе пошли. Время показывает, что любая фантазия истончится, если ты не смотришь вокруг себя и не впитываешь.
Потом Лосин тщательно следил за модой. Вот детская книжка, у меня в детских книжках все одеты так, как в моём детстве. Вспоминаю, уже интуитивно рисую. Часто некогда смотреть, а иногда и неохота, потому что не в этом дело. У Лосина – нет! Он вчера увидел девчонку с какой-то шапочкой – сегодня он эту шапочку обязательно нарисует. Ну обязательно. Он любил это шевеление жизни, которое происходит вокруг художника, обязательно переносить… Два помпона, например. На это, правда, сейчас уже внимания вообще не обращают, сейчас непонятно, какая мода: вот сто рубах надел и каждая видна, идёт, не заправляет. Курточка, из-под курточки кофточка, из-под кофточки какая-то бретелька висит. И ничего, идёт по улице, всё нормально.
М.Т.: И штаны короткие! Зимой в минус двадцать.
В.Ч.: Да, и босиком, на босую ногу в кедах. Так поэтому иллюстрации Лосина и живут и будут живы.
К Драгунскому его иллюстрации – лучшее, что есть. Потому что у Драгунского всё основано на каждодневных разговорах ребят, на сегодняшнем дне всё основано. «Денискины рассказы» — самые лучшие у Лосина.
Потом, понимаете, в чём дело, он был удивительно остроумен за столом. С ним выпивать было оно удовольствие, потому что он всё очень смешно обставлял. Не то, что обставлял, какой-то лексикон был: «Дурак ты неумный», «Посмотри, какое нёбо синее» — открывал рот и показывал. А всё почему? Потому что эта песня часто звучала по радио. Он тут же это переворачивал. Но всего вообще и не вспомнишь. Но всегда это как-то было вовремя, неназойливо и абсолютно безыдейно! Если он был жутко идеен в разговоре о рисунке, то в разговоре он был остроумный, всегда было смешно и весело. Поэтому в домах творчества всегда к нам и приходили. Все дни рождения справлялись у нас.
Была очень красивая эстонка – Иви Рауцеп, хорошая художница. Но у неё был ревнивый муж, который её никуда не отпускал и всегда приезжал с ней. И вот, предположим, кто-то говорил: «И он пошёл на рынок». А Хейно: «Он, пошёл на рыыынок…». Далее «Я увидел там шерсть, а меня жена просила купить шерсть». Хейно повторяет: «Жена просила купить шееерсть…». Причём он так всем надоедал… а эта дама, из-за которой он приехал, она его тоже терпеть не могла. Один из русских за ней стал ухаживать – не без успеха, надо сказать, — поэтому он вообще сдурел и не знал, сколько злости надо вылить в это общество, чтобы себя утешить. А Лосин, увидев его: «Хейно, дорогой, я что-то давно тебя не видел!». «Он давно меня не видел…». «Хейно, дорогой, как я рад, что ты с нами! Пошли, выпьем?!». Пауза… «Пошли!». А выпив уже снова ворчал: «Пошли, выпьем, он мне говорит…». Но уже выпив. Всё это было очень интересно, искреннее как-то, здорово. Нам вот для нашего круга, для моего круга, друзья были как семья. Семьи наши тоже дружились.
М.Т.: А общались в основном с графиками со всего Союза? Или, например, с живописцами, художниками гобелена, художниками по стеклу?
В.Ч.: Ну я скажу, что в этих группах были книжники. Кто делал иллюстрации, если они нравились в Союзе художников, их потом направляли в Болонью, Братиславу. Это давало возможность художникам не отвлекаться на домашние дела. Это жутко мудро. В это время, конечно, наши жёны и дети мучились. Жена одна с ребёнком. Конечно, надо в магазин, оставить не с кем. Но так как мы жили в коммуналках, помогали. Но художники могли заниматься. Потом уже, когда развалился Союз художников, разворовали фонды с потрясающей быстротой. Когда раздали ваучеры, мы их берегли: «Говорят, что выставочные залы разделят по площади на всех. Один ваучер даёт три квадратных метра выставочных площади». Какой там! Всё разворовали, неизвестно кто. Потом у нас раньше покупали работы с выставок МОСХ, СХ РСФСР, СХ СССР: выставишься, у тебя купят и живёшь довольно долго на эти деньги. Я, например, книгу Сергея Михалкова делал три года. Никто не торопит, сделаешь – сдашь. Поэтому много внимания деталям уделял. И книжки выходили хорошие. А потом, вдруг, когда всё разворовали, всё это прекратилось. И теперь молодые художники, заходя в издательство спрашивают: «А вы сколько за страничный рисунок? О, нет, я пойду в другое издательство». У нас задать такой вопрос было стыдно, но гонорары были большие.
М.Т.: А сегодня есть молодые художники, творчество которых Вам нравятся? Общий уровень упал?
В.Ч.: Есть, конечно! Но трудно сказать, это сложный вопрос, сейчас мыслят иначе просто. Им рисовать неинтересно. Они всё в Интернете… у меня нет Интернета. Это не принципиальная позиция, просто я не попал в эту струю. Потом у нас женой сын погиб… После этого туда даже мысль не шла… Но это нужная штука, вместо энциклопедий можно привезти с собой телефон. И живёшь как бог!
А.С.: А вот с авторами напрямую работали? Вот Михалков…
В.Ч.: Это принято было. Сергей Михалков, он уважал художников, понимал, что в детской книге от них зависит очень много. Чтобы рука ребёнка потянулась к книге, надо к этому приложить огромное старание художника. Потом я говорил: «Я дальтоник». А он отвечал: «Это всё ерунда! Детей волнует только образ, нарисованный тобой. Их вообще волнует война добра со злом. Вот злой, а вот – добрый. А у тебя это всегда получалось. Если кто злой – видно. И кто добрый видно. Как художник ты меня вот так устраиваешь! Потом у нас с тобой одинаковая мера гротеска. У меня в стихах, у тебя в рисунке гротеск». И так далее. И он никогда не вмешивался, только смеялся, когда я показывал и очень хорошо реагировал. А были и зануды, о которых я сейчас и не буду говорить.
Эдику Успенскому было всегда всё равно. «Ты сколько получил за книжку? А, столько?! А почему же я меньше…». Я говорю: «Эдик, ну потому, что у тебя тут четыре строчки, а я рисую разворот на эти четыре строчки. У тебя ушло несколько минут, а я рисую уже неделю». Но чувствуется, что он не хотел даже понимать это. Кстати, он со Шварцманом всё время воевал. Шварцман намного старше его, ему сейчас девяносто с чем-то лет. Так вот он не признавал, что Шварцман – автор образа Чебурашки. «Это я автор образа». Но посмотри, до Шварцмана многие опытные художники иллюстрировали: Гена Калиновский, Алфеевский. Но Чебурашка был бы такой, на него никто бы не смотрел. А выпустили фильм, где участники и режиссёр Качанов, и оркестр под управлением Скрипки, композиторы, сколько народа. И там и в этом творчески разнообразном коллективе появляется этот образ. Посмотри, какой он очаровательный, эти его ушки… И жутко советская кукла: на стройке он первый, металлолом – тоже. Мы все выросли на металлоломе. Я на Молчановке вот тут учился в школе. Помните, они якорь в металлолом принесли в мультфильме? Мы тоже какие-то кровати тащили к школе. Но Эдик был безумно талантлив, потому что фраза «Крокодил Гена работал в зоопарке крокодилом» — это гениальная фраза! Только Успенский мог вот так вот распорядиться! Потом, старуху назвать Шапокляк!… Ну Марфа Ивановна, Дарья Михайловна – так называют обычно. Тётя Глаша. Старуха Шапокляк – даже придумать это словосочетание! Он был жутко одарённый человек! И он был деятельным человеком и оставил после себя фирмы молочные с Простоквашино. Ему хотелось быть. Мы жили в одной деревне одно время Коля Устинов так купил раньше всех дом, Молчанов, шеф-реактор «Мурзилки» тоже купил, потом мы. И мы уже Успенского туда привезли. Вообще я родился на Арбатской площади, в Грауэрмана, такой родильный дом. Все, кто родились до войны. И сын там в 1964 году родился.
А.Л.: А вот скажите впечатления о других авторах. Были же Маршак, Агния Барто, Чуковский.
А.С.: Да, Чуковский! Вы какого «Айболита» сделали!
В.Ч.: Маршак хорошо! А Чуковский… когда я сдал «Айболита», его уже не было…
Я в журнал «Мурзилка» иллюстрировал «Приключения Мурзилки». Маршак жил в том же доме, где жили Кукрыниксы, в Москве на улице Чкалова,16. У Куприянова я там бывал. Потом они все разъехались. Куприянов жил на Патриарших прудах. И вот у Куприянова висел шарж на Маршака. Копия. А я спросил, где же оригинал, Куприянов сказал, что его тут же забрал Маршак, а он еле смог сделать фотокопию. Но я когда пришёл к Маршаку, сразу этот шарж увидел. Шаржисты Кукрыниксы были изумительные, конечно, такого уровня до них, да и после не было. А у Маршака была жуткая астма, а он много курил. Заходишь в квартиру, уже чувствуешь, что квартира прокурена… А когда попадаешь в его кабинет, сизый дым хочется разгребать руками. Он сидел там и кашлял сильно. Я зашёл, увидел, что там кошка лежит на подушке, тоже вся прокуренная насквозь, но не кашляет. Я-то начал кашлять, пока сидел. А я рисунки показал Маршаку, и он сказал, что даже не ожидал, что так весело можно проиллюстрировать насекомых. Вот один хохочет, даже ноги жук задрал! «Я впервые вижу такую реакцию вижу у насекомых». Тут у него начался кашель, заскочила его домашняя старушка, которая за ним ухаживала и на меня: «Вы его не смешите!». А я ответил, что это не я, а рисунок смешной… А я ничего смешного не говорил. Оправдывался. А Маршак рассказал, что у него с Кукрыниксами возникла тесная дружба в «Окнах ТАСС». Когда во время войны Кукрыниксы нарисовали, как Гитлеру в лоб штык упирается. С тех пор Маршак подписывал всё, что делали Кукрыниксы. Они подружились! А там был паёк, выдавался. Если ехал Маршак, он брал на Кукрыниксов пайки, если Кукрыниксы – они для Маршака забирали. Какие-то карточки были. Маршака я много иллюстрировал в журналах. Но книги большой Маршака мне не довелось рисовать. Я настолько много работал в журналах. В «Мурзилке» было жутко интересно. Я очень любил смену тем. Только в «Мурзилке» было скучно, поэтому я работал «В Весёлых картинках», в «Юном натуралисте» в «Сельской молодёжи». Это всё было на одном этаже. К пинг-понгу приходили работники разных журналов и говорили: «Вить, как тебя вышибут из игры – зайди». «Сейчас вышибем!» — говорил Лосин. И незамедлительно это делал. И жизнь превращалась в игру.
Потом, понимаете, взрослые дядьки, в деревне. Одна изба наша, вторая – Успенского, третья – Устинова Коли, которого я уважаю как художника и считаю классиком иллюстрации. Он сидит работает, мы ценим время друг друга и никогда лясы не разводим. Днём у колодца встретимся, немного поговорим, колодец был общий. Ну вечером можем поговорить, но вообще ценили время друг друга. Играли в такую игру, в рифмы. Однажды я сижу, придумал стишок:
Муж мужской с женою женской шёл по деревне деревенской.
Думаю, гениально! Надо рассказать Коле. Перебегаю к нему. Читаю, убегаю к себе. Прочитал. Прибегаю домой. Зина, моя жена ставит макароны на стол, натирает зелёный сыр (был такой, очень вкусный). Сын очень любил. Садимся за стол. Вдруг смотрим, в окошке Коля бежит, толстенький, маленький, бородатенький. Вбегает и читает:
За ними детские шли дети, едя спагеттские спагетти.
О, спагетти у вас! И убегает. Я сижу, думаю. Придумал. Перебегаю дорогу, читаю:
За ними шёл козёл козлинский, треся бородкой бородинской.
Потом вечером думаешь: два престарелых мужика, им бы работать спокойно. Чего они носятся?!
Всё просто – это игра. Любой наш рисунок. Всё равно это зависит от стихов, от нашего настроения. И стихотворения – тоже игра. Вообще, искусство – сплошная игра. Условность.
Это просто мы поневоле создаём такую атмосферу, общаясь друг с другом, которая помогает нам жить. Вариться в собственном соку. И я как раз своим друзьям благодарен, что я «варился в их соку». Сейчас их нету, но они есть. Всё время со мной.
И я как раз своим друзьям благодарен, что я «варился в их соку». Сейчас их нету, но они есть. Всё время со мной.
И вот ещё: Вышла у меня такая книжка «Абракадабра Чижикова». Тут рисунки с натуры.
В гостях у Виктора Александровича Чижикова были Алексей Сидельников, Михаил Тренихин и фотограф Андрей Лобанов
Виктор Александрович Чижиков (1935 — 2020)
__________________
