Умер Михал Михалыч Жванецкий…
Ощущение личной потери, которая для многих тоже потеря, хотя им это и сложно понять. Это потеря для будущих поколений.
Не стало части жизни, представителя поколения, писателя, философа, близкого человека… Он объединял и созидал, менял к лучшему, заставляя думать о собственной жизни.
Как-то он выступал в кинотеатре. Билетов не было. Мест не было. В зал не войти. Сесть не на что. Встать негде. Даже за сценой, за кулисами стоял народ, а Михал Михалыч читал, иногда поворачиваясь назад, чтобы все-все были вместе. Он крутился несколько часов и из зала были не понятны его движения. Но он сам понял, что его мысли, — а многие его произведения — это именно мысли, раздумья о жизни, часто прошедшей, тяжёлой, но тем не менее замечательной, завидной, — и все зрители были счастливы. В перерыве подписывал книги, которые оказались у некоторых счастливчиков, а другим расписывался на листочках. И стеснялся своей славы…
Его работа с Карцевым и Ильченко, с Райкиным, сольные выступления — это огромный пласт нашей жизни. Именно нашей. У кого может быть ещё такой автор?
Читаешь Жванецкого — слышишь его голос. А если просто вспоминаешь его рассказы? Снова вспоминается его голос, манера говорить, делать паузы, держать листы с текстом, его потёртый портфель…
Цитировать Жванецкого можно в разных жизненных ситуациях. Лишь бы его не забыли наши дети… А мы… Мы… Мы как-нибудь. Мы…
Михаил Михайлович Жванецкий — спасибо!
Я хочу купить,
как во время войны,
танк на средства артиста,
но пользоваться самому какое-то время…Михаил Жванецкий
Достойны мы сегодня такого автора? Это ещё вопрос. Это ещё надо посмотреть.
Светлая память!
Или наша жизнь станет лучше,
или Его произведения останутся бессмертными!..
Алексей Сидельников Михаил Тренихин
__________________
P.s. Наверняка будут вспоминать его произведения. Мы тоже два из них напомним. Первое потрясающе Исполнял Роман Карцев…
Воскресный день
(Михаил Жванецкий)
Летнее утро. Раннее, воскресное, ещё прохладное. Потянулась с гор молодая интеллигенция, потянулись к ларьку люди среднего поколения. Детишки с мамашками потянулись на утренники кукольных театров. Стада потянулись на зелёные росистые поля. Потянулись на своих кроватях актёры, актрисы, художники, прочие люди трудовой богемы и продолжали сладко спать. А денёк вставал…
Денёк вставал! Денёк светлел! И лучи обжигали, и птицы громче пели. Захотелось к воде! К большой воде! И я, свесив голову с дивана, прислушался к себе, стал одеваться, зевая и подпрыгивая. Умылся тепловатой водой под краном. Затем достал из холодильника помидоры, огурцы, сметанку. Снял с гвоздя толстую доску, всё чисто вымыл, и начал готовить себе завтрак.
Помидоры резал частей на шесть и складывал горкой в хрустальную вазу. Затем нарезал перцу красного мясистого. Нашинковал луку репчатого. Нашинковал капустки. Нашинковал морковки. Нашинковал салатику зелёненького сочненького. Мелко порезал огурчиков, сложил поверх помидор. Густо посолил. Полил постным маслом из бутыля. Окропил уксусом. Добавил столовую ложечку майонеза и начал перемешивать деревянной ложкой снизу вверх, снизу вверх. Поливал соком образовавшимся и все снизу вверх, снизу вверх.
Чайник начал басить и подрагивать. Затем взял кольцо колбасы, домашней, крестьянской, отдающей чесночком. Отрезал граммов сто пятьдесят, и на раскалённую сковороду. Жир в колбасе был, он начал плавиться. Зашкворчала колбаса, и чайник пустил постоянный сильный пар.
А в хрустальной вазе уже салатик соком исходит под маслом, уксусом, майонезом. Подумал я и столовую ложечку сметанки сверху, для мягкости. И снова снизу вверх, снизу вверх… Взял вазу, пошёл на веранду.
А на веранде столик беленький сияет под солнышком, хотя тень на него от дерева. Но тень, она такая, кружевная, узорчатая. Я вазу с салатом в тень поставил. Вернулся на кухню, а в сковороде…
Глазунья! Сверху прозрачная, подрагивает, и колбаски в ней архипелагом. Взял сковородку с яичницей и пошёл на веранду. Затем достал из холодильника баночку, где ещё с прошлого года хранилась красная икра. От свежего круглого белого хлеба отрезал хрустящую горбушку, стал мазать её маслом. Масло твёрдое, оно из холодильника, а хлеб горячий, свежий, потому масло тает с трудом. Я толстым слоем красной икрой намазал, сел, перед собой поставил сковородку.
В левую руку взял хлеб с маслом и икрой, в правую — деревянную ложку. И стал есть салат ложкой, захлебываясь от жадности, откусывая огромные куски хлеба с маслом и икрой, при этом не переставая есть салат ложкой, прямо из сковороды стал поднимать, отделять пласты яичницы, ел всё вместе: колбасу, масло, икру, всё сразу, всё сам съел, всё съел сам, всё…
И на пляж уже не пошел. Остался сидеть дома, скрестив ноги под столом, не имея сил отогнать пчелу, жужжащую над сладким ртом.
А-ж-ж-ж! Отойди…
А-ж-ж-ж! Отойди…
А-ж-ж-ж! Отойди, пчела…
Вот так я сидел. Затем встал. Ходить трудно, живот давит. Ничего, стал шире ставить ноги.
А денёк разгорался! Денёк светлел! Уже полпервого. Да что же это так поджаривает? Надел на бюст лёгкую безрукавку, на поясницу и ноги — тонкие белые брючки, светлые носочки, жёлтые сандалии, на нос — тёмные очки. И пошёл пешком к морю.
Навстречу — бидоны с пивом! Прикинул по бидонам, двинул к ларьку. Минут через десять получаю огромную кружку, отхожу в сторону, чтобы одному, сдуваю пену и пью, пъю, пью… Через мягкий и через твёрдый. Я пью! На голове соломенная шляпа, в руках авоська с закуской.
О! Блеснул узенько! Шире блеснуло! И вот оно! Блестит, переливается! Море!
Занял топчанчик. Разделся. Сложил всё небрежно. Палит! Терплю, чтобы потом ярое удовольствие… Палит! Терплю, чтобы потом счастье!
Медленно, обжигаясь, иду к воде. А вода аж серая от теплоты, шелестит, накатываясь… Не терплю и с воем, прыжками в поту кидаюсь… Нет, там не нырнешь, мелко, бежишь в брызгах, скачешь, ищешь, где глубже.. Народ отворачивается, говорит: «Тю…»
А ты уже плывешь: холодно — ещё вперёд, холодно — ещё вперёд. Набрался воздуха, лёг лицом вниз, глаза раскрыты. Зелено. Тень моя, как от вертолёта.
А когда выходишь из воды, то, невзирая на пиво и салат, вырастаешь из воды стройным, влажным, крепким, ух! Сам бы себя целовал в эти плечи и грудь. Нет, не смотрят. Ну, и бог с ними.
Опять топчанчик, животиком вверх и затих. И ушло всё.
— А вы сгорели, молодой человек!
А, фу, бело в глазах, опять к воде, красный, раскалённый, расплавленный. Шипя стал оседать в прохладную воду, проснулся и поплыл.
Шёл домой — уже прохладней. Солнце садится куда-то в санаторий. Женщины бегают на дачах: из фанерных кухонь к кранам торчащим. Из кранов идёт вода. Дети поливают цветы из шлангов. Собаки сидят у калиток, следят за прохожими. Полные трамваи потянулись в город. С гор пошла молодая интеллигенция. Стада вернулись в деревни. И медленно темнеет воскресный день.
О себе я могу сказать твёрдо…
(Михаил Жванецкий)
О себе я могу сказать твёрдо. Я никогда не буду высоким. И красивым. И стройным. Меня никогда не полюбит Мишель Мерсье. И в молодые годы я не буду жить в Париже.
Я не буду говорить через переводчика, сидеть за штурвалом и дышать кислородом.
К моему мнению не будет прислушиваться больше одного человека. Да и эта одна начинает иметь своё.
Я наверняка не буду руководить большим симфоническим оркестром радио и телевидения. И фильм не поставлю. И не получу ничего в Каннах. Ничего не получу в смокинге, в прожекторах в Каннах. Времени уже не хватит… Не успею.
Никогда не буду женщиной. А интересно, что они чувствуют?
При моём появлении никто не встанет…
Шоколад в постель могу себе подать. Но придётся встать, одеться, приготовить. А потом раздеться, лечь и выпить. Не каждый на это пойдёт.
Я не возьму семь метров в длину… Просто не возьму. Ну, просто не разбегусь. Ну, даже если разбегусь. Это ничего не значит, потому что я не оторвусь… Дела… Заботы…
И в этом особняке на набережной я уже никогда не появлюсь. Я ещё могу появиться возле него. Против него. Но в нём?! Так же и другое… Даже простой крейсер под моим командованием не войдёт в нейтральные воды… Из наших не выйдет. И за мои полотна не будут платить бешеные деньги. Уже нет времени!
И от моих реплик не грохнет цирк и не прослезится зал. И не заржёт лошадь подо мной… Только впереди меня. И не расцветёт что-то. И не запахнет чем-то. И не скажет девочка: «Я люблю тебя».
И не спросит мама: «Что ты ел сегодня, мой мальчик?»
Но зато… Зато я скажу теперь сыну: «Парень, я прошел через всё. Я не стал этим и не стал тем. Я передам тебе свой опыт»
__________________
>>><<<
