Сегодня, 20 мая, поздравляем с днём рождения Леонида Володарского, переводчика, знатока истории кино и удивительно интересного человека! Всего самого доброго, хорошей погоды и крепкого здоровья!
Начать хочется с фразы, произносимой Леонидом Володарским: «Двадцатый Век Фокс представляет… художественный фильм…». Ну и здесь что-то такое, ради чего стоит провести время перед экраном, возможно, рядом с видеомагнитофоном.
А у нас всё проще и интереснее: Журнал «Коллекция» представляет Леонида Володарского. Небольшой разговор с Леонидом Вениаминовичем обо всём за чашкой чая. Немного сбиваемся в сторону, кое-что опускаем и не печатаем, но, надеемся, будет интересно. Читая ответы, многие будут слышать его неповторимый голос и интонацию.
Алексей Сидельников Главный редактор журнала "Коллекция"
О кино
А.С.: Леонид, у Вас же интервью брали много раз. А в чём суть этих интервью? Поднять статус?
Л.В.: Ну не знаю! Я им говорю: «Что вы у меня ещё можете спросить из того, что у меня уже не спрашивали?» Я не отвечаю на вопросы про прищепку на носу, сколько я перевёл фильмов и т.д., и т.д., и т.д. Но вот поговорить про кино — это да, мне интересно. Но когда люди пытаются поговорить про кино, то выясняется, что они ничего не видели — с ними не о чем говорить.
А.С.: Тогда про кино и детство. Вы разделяете кино на отечественное и зарубежное?
Л.В.: На хорошее и плохое. Всегда. Как у Булгакова, когда кот и Коровьев пришли в Торгсин, а там гражданин притворяется иностранцем: «Кароши люблю, плохой — нет, — сурово говорил иностранец». Но сейчас я практически не знаю людей, кто много знает о кино. Вот был Кирилл Разлогов. Титан! Он никогда не проявлял никакого снобизма. Ему одинаково нравился что Висконти, что индонезийский фильм «Рейд». Мы с ним говорили, — как-то он ко мне приходил, — разговаривал о кино, и я спросил, как ему нравится «Рейд». Он тут же ответил, что нравится, хорошо сделанная картина. Никакого снобизма: что вы там смотрите и т.д., и т.д. Единственное, мы с ним разошлись по Тарантино: я сказал, что это неуч и шарлатан, а он считал совершенно по-другому. Ну он же ничего не сделал! Вот сцена такая-то, а он взял её у Серджо Леоне. У Серджо Леоне она идёт три минуты, и тебя ужас пробирает, а у него всё это идёт пятнадцать минут, и вот мажет её как масло на хлеб. Неинтересно. Но вкус у Кирилла был отменный.
А.С.: И передачи у Разлогова были затягивающие.
Л.В.: Да, у него была энергетика. Потому что очень часто смотришь на какого-то человека, а так скучно, неинтересно. Ни в малейшей степени.
А.С.: Немного напоминает Капицу: услышишь голос и интересно.
Л.В.: По большей части это было популяризаторство. Это талант, который не у всех есть — просто рассказать о сложных вещах. Вот у меня есть один знакомый, который, как я считаю, зарыл свой талант. Надо было потерпеть какое-то время. А он не захотел. Он решил стать писателем. Пишет и пишет. Прочёл один рассказ, прочёл другой — а больше не хочу, одно и тоже.
А.С.: Это детективы?
Л.В.: Детективы — моя слабость. Много я их прочёл на разных языках. А сейчас и сюжет плохо построен, дырки, узелки не подвязаны. Люди разучились писать, они не хотят писать. Вот у меня тройка людей, которые для меня являются тем, что нельзя допускать: это Улицкая, это Дима Быков [признан иностранным агентом], и это Акунин. Простите меня, но это всё одинаково. Дима Быков вообще зря пошёл в писатели: таланта нету никакого. Из него вышел бы хороший преподаватель литературы. Скорее всего. Толстый еврейский мальчик выходит во двор. Ребята играют в футбол и ставят его на ворота. А в ворота встать — бить же по воротам будут, и бить сильно. И вот когда твои сотоварищи по двору видят, что ты ещё и мяча боишься — всё. Я рос в таком же дворе. Не был особо толстым, но все знали, что терпеть он ничего не будет. И слава у меня в школе была. Второгодник-дегенерат, но физически сильный, решил меня мучить. И на втором разе я взял перьевую ручку и воткнул ему в щёку. Родителей в школу вызывали… Не помню подробностей. Это второй-третий класс, наверное. Но пошла молва, что с этим лучше не связываться. А другой случай, я отвинтил крышку от парты и по голове ему наладил. И всё. Всё! Никто меня не трогал. А они боялись выходить во двор. А что было делать в то время? Читать. Они рано начали читать, а во двор они выходили с бабушкой. А по дворовым правилам: если человек со взрослым, то его не трогают. И Паша Лунгин был таким. Москва была маленькая. Вселенная кончалась на Остоженке или Сретенке. Но на Сретенку мы не забредали. Зачем? По морде получить? Вот, этих ребят я знаю хорошо.
А Сорокин и Пелевин — они работают. Талант есть. Но что талант сам по себе — ничего. Это я видел и в жизни, и в спорте, и в опере. Был человек, про которого писали статьи. А потом куда он делся? Куда-то пропал. Сдулся. И наибольших успехов достигали ребята, которые брали трудом. Они до тридцати шести — тридцати семи лет не сдавались. А видел людей, которые, на мой взгляд, были одарены лучше. И в двадцать два года они исчезали. Где-то блеснул, а потом налили — он выпил. Ему ещё налили, а он опять выпил. Я всегда считал и считаю, что труд в основе всего. Без труда ничего не получится. Вот и без труда не соберёшь коллекцию. Конечно, если у меня денег «в подъезд не войдёшь», то я кого-нибудь позову: коллекция будет хорошая, а за спиной смеяться будут. И все будут любить и уважать, и во всех каталогах коллекция будет. Но все будут знать, что коллекционер слабый, и коллекцию назовут не по его фамилии.
А.С.: Что сегодня с кино? Вы говорите кино не смотрят, хотя неплохое снимают…
Л.В.: Чёрт его знает.
А.С.: Для кого же кино делают?
Л.В.: А вот я думаю для тех, кто ходит в кино и не смотрят больше ничего. Надо смотреть, что там новое обязательно и так далее, и так далее. Я думаю, я думаю, что это именно так.
А.С.: Даже не могу вспомнить кто из знакомых ходит в кино.
Л.В.: А никто и не ходит в кино. А что там смотреть в этом кино… Меня пригласили, сто лет не приглашали, озвучить рекламный ролик ТНТ. Я оправдаю месячные расходы на продукты. Хотя в общем-то их не так и много… Вот.
А.С.: Сколько же вы знаете языков?
Л.В.: Четыре. Ну как я работать могу только с английским? Но я на те работы, где требуется определённое знание языка я просто сейчас сам не пойду. Это тяжело. Я не хочу с этим связываться. Это ответственность большая.
А.С.: Получается английский…
Л.В.: Французский, испанский, итальянский.
А.С.: А немецкий как же?
Л.В.: Неее. Вы что?! 🙂
А.С.: Нет?
Л.В.: Нет.
А.С.: А у Вас дома кто-то знал немецкий?
Л.В.: Да, мама.
А.С.: И английский — это противостояние маме?
Л.В.: Неееее, ну так получилось и всё. Как-то, я не знаю.
А.С.: Дома отношения с кем были лучше? С мамой или папой?
Л.В.: С мамой, отец слишком жёсткий был человек. Причём его жесткость… она распространялась только на меня.
А.С.: А детей много было?
Л.В.: Я. Всё.
А.С.: А на работе он был жёстким со своими студентами?
Л.В.: Если он видел, что человек старается, а у него не получается — претензий никаких не было, а если он видел, что это балбес, а ещё и балбес наглый – тут пощады не было вообще.
А.С.: Вы учились в институте, где преподавали родители, нет?
Л.В.: Отец.
А.С.: То есть от родителей был толчок на обучение?
Л.В.: Нет, надо было решать по технической части или по…
А.С.: Вот я к чему и веду. А вот интересы ещё какие-то ж были наверняка?
Л.В.: Нуу…. Такие. вы знаете, ребяческие.
А.С.: То есть?
Л.В.: Ну, я хотел в этот, как его, я хотел в КГБ попасть. Слава тебе Господи, слава тебе Господи, что мне это не удалось! И ещё один раз там же уже помимо моего желания, приценивались, ну тоже по «физике» я не прошёл.
А.С.: Это приватная беседа по окончании института?
Л.В.: Да. Но физическим данным я не прошёл. Хотя пару месяцев я был на закрытых сборах и так далее и так далее. Но, медкомиссия туда бы меня не взяла потому, что туда попадают какие-то совершенные роботы. Нагрузки запредельные были. Вот и когда я решил, что пойду в гуманитарное отец мне сказал: «гуманитарное только в иняз». А я говорю: «почему только в иняз-то?». Он говорит: «Ты заинтересуешься историей, прочтёшь 200 книг и будешь историком. Захочешь заниматься искусствоведением…». По советской системе всё просто было. Везде были какие-то конкурсы и так далее, и так далее, и так далее. То есть он мне правильно сказал, что гуманитарка – это в общем язык. Ну а пришёл-то я туда, откуда вышел. Пошёл преподавать и вдруг мне это понравилось.
А.С.: Сегодня родители влияют на то, кем станут дети или теперь больше влияет Интернет?
Л.В.: Ну я не знаю, как сейчас, но я очень быстро понял, что такое порядочность/непорядочность, справедливость/несправедливость.
А.С.: Благодаря родителям?
Л.В.: Конечно, благодаря родителям. Они меня научили.
А.С.: А у вас хорошие отношения с ребёнком?
Л.В.: Да!
А.С.: А внуков?
Л.В.: Двое.
А.С.: Воспитание идёт же?
Л.В.: Идёт, там мама воспитывает, она воспитывает хорошо.
А.С.: То есть именно воспитывает? Сейчас ведь как, можно растить, а можно воспитывать.
Л.В.: Нет, растить – это телефон дал и всё, от всего избавился.
А.С.: У внука телефон есть?
Л.В.: Кнопочный. А у этой, она даже не знает сколько у нее следящих устройств в телефоне. Я считаю, что правильно абсолютно.
А.С.: Я услышал сколько у Вас планов на эту неделю — нагрузка получается сильная.
Л.В.: У меня во вторник и среду занятия со студентами, почти весь день, а в субботу и воскресенье две радиопередачи. Я считаю, что вполне. Больше мне и не надо. Ну может я бы взял где-то вечернее занятие.
А.С.: Институт языковой?
Л.В.: Нет, это РАНХиГС — Российская академия народного хозяйства и государственной службы. Я преподаю там перевод.
А.С.: То есть английский и его направления?
Л.В.: Что хочешь. Но всё одинаково плохо, пока студент не понимает, что такое ответственность. Приходиться звонить родителям, рассказывать, как их сынок деньги осваивает.
А.С.: А как?
Л.В.: Он за него 420 тысяч платит. Но с другой стороны я тройку поставить могу, делаю это с большим удовольствием. Я им так и говорю — «вы можете не ходить, на экзамене всë решим».
А.С.: Надо плакат повесить строгий повесить.
Л.В.: Да лучше одного прямо перед строем расстрелять и всё. Но, говорят, не наши методы. Мне отец рассказывал, он был почти два года командиром роты, с такой «швалью» сталкивался там, но меня любили и берегли, потому что я был справедлив.
А.С.: Сейчас он бы очень удивлялся, где и как мы живём.
Л.В.: Трусость подставляет. Сейчас их 25 человек и двое убежали, значит какой-то сектор обстрела пуст.
А.С.: Как подводная лодка, нельзя же, вас ровно столько – сколько надо, как организм.
Л.В.: Да, как экипаж танка.
О книгах
А.С.: Книжки, я помню вы говорили, что книжки переводить смысла нет.
Л.В.: Если только тебе, какая-то организация не организует грант. Они будут платить за твой перевод.
А.С.: Сейчас, в этом году иностранные книги переводятся? Не в курсе?
Л.В.: Нет, не знаю. Во-первых, что я точно знаю, достаточное количество издательств запрещает печатать России.
А.С.: А связь ученых? Обмен же всегда был.
Л.В.: Не знаю, переписываются, наверно. Летать-то, конечно, сейчас невозможно.
А.С.: Ваши, вернее, в Вашем исполнении книга «Зоки и Бада» – это супер. Супер.
Л.В.: Это невероятная книжка. Просто великолепная книжка.
А.С.: Не уверен, что книжка бы так понравилась или просто заинтересовала, если бы не удалось предварительно услышать её в Вашем прочтении.
Л.В.: Может быть. 🙂
А.С.: Это моё мнение.
Л.В.: Вполне возможно.
А.С.: А как вы вообще на Зоков то вышли?
Л.В.: Это сложный вопрос. Я не вспомню. Ну, короче, откуда-то взялась книжка со сказками про Зоков и Баду. Не помню как появилась, но где-то взял. Я быстро понял, что мне так повезло. Я тогда был на седьмом небе и начал читать, отрывками. А потом оказалось, что Лёня Тюхтяев – а это он с женой Ириной написал. И вот, что Леонид Тюхтяев – очень богатый человек, владелец банка и президент Российской Федерации воздухоплавания. Вот эти шары и там это… И вот мы как-то сошлись с ними.
А.С.: Как автор — он силён.
Л.В.: Вообще у них все начинания — это Ирина… Ирина умерла, сгорела… Вот. А он в Италии.
А.С.: А ещё что-то такое было? Ну вот из книг начитанных.
Л.В.: Нееет. Я же ведь даже, я ведь начитывал отрывки, которые с моей точки зрения должны были людей заставить почитать. Ну что-то тогда добился.
А.С.: У вас был сайт…
Л.В.: Ой, сто лет в обед. Я даже не знаю где он и что сейчас с ним. Что было с ним. Но это я могу Вам сказать, Алексей, я вспоминаю с содроганием, этот сайт. Потому что надо было писать. А мне это не даётся легко. Боже мой! И никого не интересует какое у тебя настроение, а потом вдруг в какой-то момент видишь: «А деньги-то где? А где отдача за работу и за этот сайт?». И я всё это бросил. Вот.
А.С.: Стимул пропал?
Л.В.: Да, конечно, конечно.
А.С.: А чтобы перед сном почитать, у вас есть что-нибудь лёгкое?
Л.В.: Иногда есть.
А.С.: Книжка или в электронке что-нибудь?
Л.В.: Нет, книжка.
А.С.: Это ощущение должно быть?
Л.В.: Да, конечно. Ну как… бумага. Как-то да. Мне тяжело читать эти, как называется…
А.С.: Ридеры вот эти.
Л.В.: Электронку, да. Ну кто-то по ним учится. А я не могу. Надо же подчеркнуть, закладку подложить. Или на полях чего-нибудь отметить. Даже через несколько лет вспоминаешь, что открываешь и справа где-то ищешь.
О переводчиках
А.С.: Вы переводчиком тоже работали? Это было в 70-е?
Л.В.: Да, я тогда. Это было весьма выгодно, но с тебя требовали качество, там случайных людей не было.
А.С.: Читали ли вы книгу Норы Галь…
Л.В.: «Слово живое или мертвое»?
А.С.: Да.
Л.В.: Ну конечно.
А.С.: Специалисты-переводчики такого уровня остались?
Л.В.: Сейчас нет. Ну, Виктор Петрович Голышев (Прим. ред. — В.П. Голышев род. 26 апреля 1937 г., Москва — русский переводчик англо-американской литературы)… Не думаю, что он будет писать, он преподаёт в институте Горького. Я не знаю… Пара-тройка людей завтра станет хорошими переводчиками художественной литературы, а что им переводить-то? Я бы занимался художественным переводом, только если бы у меня была какая-то рента. Предположим, родители поставили мне благоустроенную дачу и две квартиры в Москве, я бы жил за городом и сдавал бы квартиры, на эти деньги пристойно жил, а всё остальное время бы сидел и делал что-то на удалёнке.
А.С.: Если у нас нет сейчас переводчиков и переводы не востребованы, делать особенно их не с чего. Вот эта школа советская, она не погибнет? Ведь там красиво было, просто сидишь читаешь, даже не знаешь язык, просто как красиво написано.
Л.В.: Потом ещё, плюс ко всему, когда ты переводишь. Сейчас ведь нет такого понятия как редактор, а в советское время редактор ещё какой был и конечно редактору приятно прочесть перевод. Потом ты приезжал в гости, пили чай или кофе, редактор говорил: «Знаете, Леонид, Вы написали здесь «быть может», а мне кажется лучше написать «пожалуй», как смотрите на это?». Я соглашался. Конечно, ей нравилось работать с таким переводчиком как я, особо и работать не надо, чуть-чуть почистил и всё. Иногда попадались переводчики по блату. Тут редакторы скрипели зубами, потому что такой текст нельзя выпускать. У меня было парочку таких случаев, но я всё исправлял с условиями – на обложке два переводчика и деньги мне. А в договоре будет написано, что в случае отказа редакции стопроцентный гонорар будет выплачен мне. И такое было.
А.С.: А Вы заметили, что когда начали переводить фильмы, появились слова, на русском языке звучащие неправильно, но вошедшие в лексикон. Допустим, когда к полицейскому обращаются – офицер.
Л.В.: Это ошибка, грубейшая ошибка, как к русскому полицейскому обращаться «коп». «Коп» — это американская версия, в Англии такого нет, но при просмотре английских фильмов там тоже «Коп». Есть такое, но там можно сгладить, а у нас это грубейшая ошибка.
А.С.: Не точно, но, кажется, у Лидии Чуковской написано, что перевод может быть двоякий, как жена и любовница: то есть верный и некрасивый или красивый, но не верный.
Л.В.: Чуковский был не очень хорошим переводчиком.
А.С.: Как переводчик Маршак был хороший.
Л.В.: Маршак хороший. А Маргарита Ковалёва, Виктор Голышев – вот это гиганты.
А.С.: А Ковалёва, она же уже классик.
Л.В.: Классик. Нора Галь – классик.
А.С.: Этому учат в институте?
Л.В.: Нет, сейчас никто не учит.
А.С.: Но это важно.
Л.В.: Важно, важно. Нам ещё повезло, что великие переводчики переводили великую литературу. Брэдбери великолепно перевели, Гаррисона, Шекли, великолепно, кому за это спасибо сказать? А сейчас? Написано «новый перевод» — лучше бы никто вообще не переводил. Многие вещи – это пересказ детский, а не перевод.
А.С.: А за рубежом, есть переводчики с русского языка?
Л.В.: Нет. Они просто нас не переведут. Ну кто может перевести Салтыкова-Щедрина – никто. Никто не сможет. А нынешнюю литературу нет смысла переводить.
А.С.: Научную?
Л.В.: В том числе. У них своя есть. Но я тут плохой оценщик, я сам эту литературу никогда в жизни не переводил. Не знаю.
А.С.: Получается это чисто наша манера, что должно быть красиво при переводе?
Л.В.: Конечно, я никогда не занимался сравнительным анализом перевода, но то что у нас переводили великие. Это достойно, даже более чем. Гордиться нужно, но как выясняется, никому это не нужно.
О Москве
А.С.: Немного о Вашей Москве.
Л.В.: Я с Патриарших прудов.
А.С.: Там что-то осталось Ваше. Бываете там?
Л.В.: Ну я один раз забрёл… Еле убежал.
А.С.: Не понравилось или?..
Л.В.: Нет. Я всё равно вижу то, где я вырос. Но другая публика, толпы народу. Нет, мне это не нравится. У меня другая Москва была. Я вырос в другой Москве. Наверное, если ты живешь в большом городе, то заметные перемены неизбежны: здесь надо снести старый дом, построить дорогой, а там надо ещё чего-то, и ещё чего-то, ещё чего-то… В Риме, в Париже там не так просто снести. Так что…
А.С.: Меняется всё.
Л.В.: Да-да. Я на Патриарших прудах еле дома узнаю. Дом отреставрирован — ну он не такой! А здесь какой-то дорогущий магазин. А я помню, что был магазин «Мясо». Вот это мой магазин был. Или сейчас там, например, магазин «Армения» на Тверском бульваре, рядом с Тверской. А он другой совершенно. Вот. А сейчас это такой. Там кафе в этом магазине, ещё что-то, еще что-то, ну… Я как-то другое вспоминаю.
А.С.: Это напоминает ощущение советского празднования 9-го мая, когда слышишь звон медалей.
Л.В.: Да-да-да! Фронтовики ещё были тогда бодрые, деятельные. Потом, я помню, ещё когда перестали носить ордена и стали носить планки. Это я тоже помню.
А.С.: Разговоры с москвичами иногда удивляют, когда обращают внимание, что Москва стала лучше, чище…
Л.В.: Чище. Но это не наша Москва. Я же помню Патриаршие пруды, вот этот вот вход к Патриаршим прудам, если от Тверской к Садовой. Вот там был малый Пионерский переулок. Переходил и начинались «Патрики». И слева была «шайба». Шайба – это из зелёных досок был сколочен дощатый павильон. И этом павильоне собирались после работы самые разные мужики. Когда отец не работал, — он на вечернем преподавал, но иногда у него были свободные дни, — и когда он: «пойдем». И мы туда шли… Я был дико рад, что мне перепадал бутерброд с красной икрой. Выходили… Вот эти вот столы, были, а вот это я не вспомню: столы были же без стульев или со стульями? Но не важно… Мужики брали стол, пивка кружечку и бутербродик обязательно. Бутерброды были с красной рыбой, с красной икрой, с колбасой такой полукопчёной и с сыром. Я пьяных не помню. А когда были рядом дети, вообще не дай Бог, при детях, матом-то. Вот. И… разговаривали. Распалялись, когда о футболе заходили разговоры. Это я… это я… а где теперь это? Ну, наверно, где-то есть рюмочные, но это же все облагорожено. Это вот совсем другое всё.
А.С.: То есть ощущение оно уже всё ушло?
Л.В.: Конечно. Вот это вот всё не моё. Вот это вот. Ну так получилось. Ничего с этим не сделаешь. Но это не моя Москва уже.
А.С.: Ну Вы оттуда как бы «эмигрировали» сюда. Этот район ещё как-то держится?
Л.В.: С Малой Бронной, с Патриков, где жили впятером в 27-метровой комнате, мы переехали на Тверской бульвар, где жили впятером, но уже в двух комнатах в 45 метров. Там не было ванны. А кабинка туалета была на кухне. А потом родители поднапряглись и купили кооперативную квартиру прямо у метро. Потом у меня появилась квартира на Севастопольском проспекте. Ничего не было. Был только Битцевский лес. Ну а потом ,уже родителей не стало, я переехал на юго-запад в их квартиру. А потом я продал две квартиры и купил здесь. Я никуда уже не хочу уезжать из этого района. Как-то я к нему прикипел. Университет, проспект Вернадского. Здесь какой-то район… Хотя опять понастроили Бог знает чего. Но ещё видны люди, которые здесь. Вот наш дом сейчас, мне кажется, на пороге неизбежных событий. Ну мне так на глаз кажется, что где-то процентов 40 уже люди, которые купили здесь квартиры, как я, ну и, конечно, количество этих людей будет расти. Конечно. Потому что, людям дорого, наверно, будет жить здесь, также как в центре. Иногда разговариваю с кем-нибудь из своих друзей-знакомых, которые живут в центре. Они говорят, что жить в центре – это накладно даже по продуктам. Дорого. Дорого. Была бы у меня какая-то возможность я бы жил где-нибудь в маленькой дачке, которую я бы утеплил. Ну чтобы там был душ, там был тёплый туалет. И я бы там жил, а чего… здесь выйти на улицу, ну это проблема: надо одеться, надо одеться по погоде, гулять. А гулять есть небольшая проблема: с одной стороны Вернадка, а с другой — Ленинский. И говорить о свежести воздуха не приходится. На шум с Вернадки я не обращаю внимание. Мне сначала предлагали квартиру вот в этом доме, вон. И там одна комната выходила во двор, а другая – на Вернадку. Хоть был 8-й или 9-й этаж — там был ужас. Там машина, которая проезжает в 2 часа ночи по Вернадке — как будто по квартире. Прямо по ушам. А здесь спальня выходит во двор.
Вы знаете, мне так неинтересно стало выезжать из дома в центр. Потому что центр не тот, что я привык… Такой стал молодёжно-приезжий. Он именно стал молодёжно-приезжим. Не располагает к тому, чтобы так лениво пройтись. Нет, совсем не располагает, я хочу вам сказать.
В завершение
А.С.: Подытоживая всё услышанное получается, что Вы — человек из прошлого?
Л.В.: Конечно. Потому что я до сих пор ничего не умею фотографировать, пересылать и т.п. Мне повезло, у меня сосед, у нас с ним прекрасные отношения. Вот. Он мне иногда помогает. Он, как это называется, ну он такой пользователь, достаточно, высокого класса. И у меня есть мой студент, бывший, с которым мы как-то очень сдружились. Ну и у него есть разные какие-то хитрые штучки. Он мне помогает на расстоянии. Подключается ко мне и вот он мне помогает.
А.С.: А со внуками какие отношения?
Л.В.: Великолепные. Нет, ну девочке уже 15 лет какие у неё могут быть со мной отношение… понятное дело, у неё уже другое в голове.
А.С.: Но с дедушкой доверие может быть?
Л.В.: Нет, нет, нет, нет. Там доверие с мамой. А мы это… Он мне в рот смотрит пока. Потому что у нас здесь вот, мы сидим, он там сидит. Я здесь каждую пятницу, — ну эту сегодняшнюю пятницу можем пропустить, — я ему рассказываю про мир, который его окружает, про столицы, про ковбоев, про индейцев, какие были рыцари, как победили лучники, рыцари. А ему больше и не надо.
А.С.: То есть Вы ему даёте вектор, а он уже должен сам…
Л.В.: Должен сам. А он, придёт время, он сам себе всё определит. Но он должен знать, что вокруг него огромный мир.
А.С.: А язык начал учить?
Л.В.: Начал уже. Начал. Но пока ещё на таком уровне, что я боюсь вмешиваться, чтобы у него в школе не было неприятностей.
А.С.: Что хорошо знает слишком? Или что…
Л.В.: Ну чего, откуда-то ты это знаешь, от дедушки.
А.С.: Вы сегодня дома пребываете в гордом одиночестве?
Л.В.: А у нас с женой такая договоренность, что мы вместе полчетверга, пятницу, субботу, воскресенье и понедельник, а полвторника, среду, и до вечера в четверг — мы сами по себе. Тяжело, тяжело вы понимаете. При всём при том, что у нас с женой прекрасные отношения и пятое, и десятое. Ну честно я хочу Вам сказать, я получаю удовольствие от того, что я иногда один. Ко мне может зайти приятель или я просто лягу на диван и буду смотреть какую-нибудь чушь по телевизору. Вот. Слава тебе Господи, что она разумная женщина.
А.С.: И в завершение…
Л.В.: Завершения нет. Поговорим потом ещё.
Последнее интервью Леонида Володарского…
Леонид Вениаминович Володарский
(20 мая 1950 — 7 августа 2023)
_________________
>>><<<
